Госпожа Бовари

Два раза в день проходил и Леон, направляясь из конторы в гостиницу «Золотой Лев». Эмма издали различала его приближение, нагибалась и прислушивалась; молодой человек скользил мимо, за складками оконных занавесок, одетый всегда на один лад и не поворачивая головы. Но в сумерках, когда, подперев подбородок левою рукою, она роняла на колени начатое вышиванье, нередко вздрагивала она при появлении этой внезапно скользнувшей тени. Она вставала и приказывала накрывать на стол.

Гомэ являлся во время обеда, держа в руке свою феску; он входил неслышно, чтобы никого не обеспокоить, и, произнеся неизменную фразу «Добрый вечер почтенной компании!», усаживался за стол между супругами и расспрашивал лекаря о больных, а тот советовался с ним насчет гонораров. Потом обсуждались новости, вычитанные в газете; к этому часу Гомэ знал ее всю на память и передавал ее содержание целиком, вместе с рассуждениями журналиста и полною хроникой происшествий как отечественных, так и заграничных. Исчерпав эту тему, он переходил к замечаниям по поводу подаваемых блюд. Иногда, приподнимаясь с места, он даже деликатно указывал хозяйке лучший кусок или, обратясь к прислуге, давал ей советы, как стряпать рагу и какое действие на организм оказывают некоторые приправы; когда он начинал говорить об ароматических и питательных субстанциях, о мясном соке и желатине, красноречие его было ослепительно. Голова у него была богаче набита рецептами, чем его аптека банками, и он превосходно умел приготовлять всевозможные варенья, соленья и сладкие наливки; знал также все новейшие изобретения по части экономических жаровен вместе с искусством сохранять сыры и подслащивать скисшее вино.

В восемь часов за ним приходил Жюстен, чтобы запирать аптеку. Гомэ бросал на него лукавый взгляд, особенно если тут находилась Фелисите, так как заметил пристрастие своего ученика к дому лекаря.

— Мой молодчик начинает мечтать, — говорил он. — Боюсь, черт побери, что он влюбился в нашу кухарку!

Но другой, более важный недостаток, который он ставил в вину юноше, была его привычка слишком внимательно прислушиваться к разговорам господ. В воскресенье вечером, например, его невозможно было выпроводить из гостиной, куда он являлся на зов госпожи Гомэ за детьми, успевшими задремать в креслах стягивая своими спинами слишком широкие коленкоровые чехлы.

Мало гостей приходило на эти вечера к аптекарю: его злословие и его политические взгляды постепенно отдалили от него многих уважаемых лиц. Клерк не упускал случая присутствовать каждый раз. Едва заслышав звонок, он кидался навстречу госпоже Бовари, снимал с нее шаль и прятал под аптечную конторку теплые валенки с опушкой, которые она надевала в снег поверх обуви.

Начинали с нескольких партий в «тридцать-одно»; потом Гомэ играл с Эммой в экартэ; Леон, стоя позади, давал ей советы. Опираясь руками на спинку ее стула, он разглядывал зубцы гребенки, вонзившиеся в ее косу. Всякий раз как она сбрасывала карты, ее платье с правой стороны приподнималось. От густого узла волос ложилась на шею коричневая тень, мало-помалу бледнея и исчезая книзу. Платье спадало по обе стороны на стул складками и расстилалось по полу. Когда порою Леон нечаянно задевал сапогом его край, он отодвигался, словно наступил на что-то живое.

По окончании карточной партии аптекарь и врач принимались за домино; а Эмма подсаживалась к столу и перелистывала «Иллюстрацию». Она приносила с собою и свой модный журнал. Леон садился возле нее; вместе они разглядывали картинки, ожидая друг друга, чтобы перевернуть страницу. Часто она просила его сказать стихи; Леон декламировал нараспев, стараясь, чтобы голос замирал на любовных местах. Но стук домино раздражал его; Гомэ был ловок в этой игре и разбивал Шарля даже при двойных шестерках. Сыграв три сотни, оба растягивались в креслах у камина и вскоре задремывали. Угли подергивались пеплом; чайник был пуст; Леон все читал. Эмма слушала, машинально поворачивая ламповый абажур с нарисованными на кисее паяцами в колясках и канатными плясуньями с шестами в руках. Леон умолкал, указывая на спящих слушателей, тогда их разговор продолжался шепотом, и эта беседа казалась им сладостной, потому что ее никто, кроме них, не слышал.

Так установилось между ними постоянное общение, обмен книг и романсов; Бовари, не ревнивый от природы, оставался равнодушен.

Ко дню своих именин он получил в подарок великолепную френологическую голову, испещренную цифрами до самой груди и выкрашенную в голубую краску. То был знак внимания со стороны клерка. Он выказывал его на разные лады, вплоть до исполнения мелких поручений доктора в Руане. Так как в это время книга одного романиста сделала модным увлечение кактусами, Леон накупал их для госпожи Бовари и привозил в «Ласточке», держа всю дорогу на коленях и накалывая себе пальцы о шипы.

Эмма велела приладить к окну полочку с решеткой для цветочных горшков. У клерка был свой висячий садик, и они видели друг друга, ухаживая за цветами на окнах.