Госпожа Бовари. Воспитание чувств

Супруги Арну простились с дядюшкой Рокком и его дочерью на углу улицы Сен-Дени. Они молча продолжали путь, — Арну устал от собственной болтовни, она же чувствовала себя разбитой; она даже опиралась на его плечо. Это был единственный человек, высказывавший в течение всего вечера честные взгляды. Она прониклась снисхождением к нему. Он же слегка сердился на Фредерика:

— Ты видела, какую он состроил мину, когда заговорили о портрете? Я же тебе говорил, что он ее любовник! Ты еще не хотела мне верить.

— Да, да, я ошибалась.

Арну, торжествуя, настаивал:

— Я даже готов биться об заклад, что он бросил нас и сразу побежал к ней! Теперь он у нее, будь уверена! Ночует у нее.

Госпожа Арну надвинула капор на самые глаза.

— Да ведь ты вся дрожишь!

— Мне холодно, — ответила она.

Луиза, как только отец ее заснул, вошла в комнату Катрины и стала трясти ее за плечи.

— Вставай!.. Скорее, скорее! И достань мне фиакр.

Катрина ответила, что в такое время фиакров уже не бывает.

— Ну, так ты сама меня проводишь?

— Это еще куда?

— К Фредерику!

— Нельзя! Зачем это?

Ей надо с ним поговорить. Она не может ждать. Она хочет сейчас же повидать его.

— Да что вы! Как можно среди ночи прийти в чужой дом! Да ведь он теперь спит!

— Я его разбужу!

— Так это же для барышни и неприлично!

— Я не барышня! Я его жена! Я его люблю!.. Ну, пойдем! Надевай платок!

Катрина в раздумье стояла около своей кровати. И сказала наконец:

— Нет, не пойду!

— Ну, и оставайся! А я иду!

Луиза, как змейка, скользнула на лестницу. Катрина бросилась за ней, нагнала ее уже на тротуаре. Увещания оказались напрасными, и она бежала за ней, на ходу застегивая кофту. Дорога показалась ей страшно длинной. Она жаловалась на свои старые ноги:

— Да где мне! Нет во мне того, что вас подгоняет. Эх, уж!..

Потом пошли нежности:

— Бедняжка! Ведь вот никого-то у тебя нет, только твоя Като!

Временами ею снова овладевали сомнения:

— Ну и хорошенькая же будет история! Вдруг отец проснется… Господи боже! Только бы несчастья не случилось!

У театра Варьете их остановил патруль национальной гвардии. Луиза сразу же сказала, что она со служанкой идет на улицу Ремфора за врачом. Их пропустили.

У площади Мадлены им встретился еще патруль, а когда Луиза дала то же самое объяснение, какой-то гражданин подхватил:

— Не из-за той ли болезни, что длится девять месяцев, кошечка?

— Гужибо! — крикнул капитан. — В строю без шалостей! Сударыни, проходите!

Несмотря на окрик, острословие продолжалось:

— Желаем веселиться!

— Поклонитесь доктору!

— Не напасть бы на волка!

— Любят позубоскалить, — вслух заметила Катрина. — Молодые.

Наконец они пришли к дому Фредерика. Луиза несколько раз с силой дернула звонок. Дверь приотворилась, и привратник на ее вопрос ответил:

— Нет его!

— Он, наверное, спит?

— Говорю вам, нет его! Вот уж три месяца, как он дома не ночует!

И окошечко привратника щелкнуло, как нож гильотины. Они стояли в подъезде, в темноте.

— Да уходите же! — крикнул им яростный голос.

Двери снова растворились; они вышли, Луиза, обессиленная, опустилась на тумбу и заплакала, закрыв лицо руками, заплакала горько, дала себе волю.

Светало, проезжали повозки.

Катрина повела ее домой, поддерживая, целуя ее, наговорила в утешение всякой всячины, почерпнутой из собственного опыта. Стоит ли так убиваться из-за кавалера? С этим не вышло — найдется другой!

III

Когда Розанетта охладела к солдатам подвижной гвардии, она стала еще очаровательнее, чем прежде, и у Фредерика незаметно вошло в привычку все время проводить у нее.

Лучшие часы — это было утро на балконе. Она, в батистовой кофточке и в туфлях на босу ногу, суетилась вокруг него, чистила клетку у канареек, меняла воду золотым рыбкам и разрыхляла каминной лопаткой землю в ящике, откуда поднимались настурции, обвивавшие трельяж. Потом, облокотись о перила балкона, они смотрели на экипажи, на прохожих, грелись на солнце, строили планы, как провести вечер. Отлучался он самое большее часа на два; потом они отправлялись куда-нибудь в театр, брали литерную ложу, и Розанетта, с большим букетом в руках, слушала музыку, а Фредерик, наклонившись к ее уху, нашептывал ей смешные анекдоты или любезности. Иногда они нанимали коляску, ехали в Булонский лес и катались долго, до поздней ночи. Возвращались через Триумфальную арку и по большой аллее, вдыхали свежий воздух; над головами их светились звезды, а впереди, уходя в самую глубь перспективы, вытягивались двумя нитями лучистых жемчужин газовые рожки.

Фредерику всегда приходилось ждать ее перед выездом, она долго возилась, завязывая ленты от шляпы; стоя перед зеркальным шкафом, она сама себе улыбалась. Потом, взяв его под руку, она и его заставляла поглядеть в зеркало.

— До чего же мило получается, когда мы стоим так рядом! Ах, душка моя! Так бы тебя и съела!

Теперь он был ее вещь, ее собственность. И от этого лицо ее все время сияло, а в манерах появилась большая томность; она пополнела, и Фредерик находил в ней какую-то перемену, хотя и не мог бы сказать, в чем она состоит.