– Ты хоть любишь его или так? – отец вздохнул.
– Люблю.
– Тогда б могла и познакомить. Или он что, женат?
– Пап, давай пока не будем об этом, ладно?
– Понятно… – отец снова вздохнул, – с другой стороны, это не самое страшное. Разводятся же люди, потом снова женятся…
– Папочка, как же я тебя люблю!.. – Кристина почувствовала, что сейчас расплачется от внезапного прилива нежности.
Утро возникло незаметно, будто бледное старческое лицо заглянуло в окно. Женя видел морщины голых тополиных веток, седину дыма, поднимавшегося от выхлопных труб автомобилей, гревшихся во дворе. Не очень симпатичное получалось лицо, но другого у зимы и быть не могло. Женя отложил ручку, поняв, что в данный момент голова пуста, и больше он написать не сможет ничего – ни плохого, ни хорошего. Встал, чувствуя неуверенность в затекших ногах; потянулся, проверяя, не атрофировались ли у него какие-нибудь органы (за одну лишь правую руку он был спокоен – она так исправно трудилась всю ночь, что на среднем пальце даже появился мозоль).
Он прошел на кухню, включил чайник, и пока тот грелся, подошел к окну. «Старуха», наблюдавшая за ним несколько минут назад, рассыпалась потеряв свою целостность – никакого лица, оказывается, у зимы нет. Есть дети, бегущие в школу; дворник, скребущий тротуар; автомобилисты, хлопающие капотами и «прикуривающие» друг у друга. Еще есть тяжелое небо, серый снег, трансформаторная будка, ледяная горка, отполированная детскими куртками, и еще… Женя прищурился, разглядывая номер коричневого «Опеля», приткнувшегося у тротуара, но тот был заляпан неизвестно откуда взявшейся грязью.
Женя смотрел на неподвижную машину и думал, что раз над багажником клубится дымок, значит, в ней кто-то есть, и этот кто-то ждет именно его.