Госпожа Мусасино

Акияма, приняв надменный вид, извинился в двух-трех фразах перед партнером Томико. Затем вывел ее на улицу.

— Уже скоро поезд, — заговорил он, стараясь успокоить Томико, но она не слушала.

— Да нет, не сяду я ни на какой поезд!

— Как это не сядешь?

— Ты что, думаешь, я смогу поехать к сестре?

— Но ведь ты недавно… Ну тогда сегодня ночью можно поехать в Синдзюку. Главное, ты ведь так напилась, что не сможешь сесть на поезд.

— Да ну тебя, не хочу я в Синдзюку. И домой не хочу, никого не хочу видеть! Не лучше ли тебе побыстрее уйти?

Она выдернула свою руку из рук Акиямы и зашла в другой бар, над которым горела неоновая вывеска. Невольно последовавший за ней Акияма был встречен хором смеющихся голосов. Посреди плотных клубов табачного дыма были видны лоснящиеся лица смеющихся мужчин. Томико уже сидела на коленях одного из них.

Тот же уличный ансамбль появился вскоре вслед за ними, как будто нарочно преследуя их. Томико снова пустилась танцевать. Она вытянула шею, веки, словно лепестки, закрылись, потом открылись, и она снова зажмурилась.

Невозможная мысль ударила ей в голову. Интересно, кто-нибудь знает, каково это, когда некуда пойти? Разве может она поехать в Осаку к сестре? Сестра ведет свои праведные беседы, но не знает, что это такое — мужчины, и пусть себе цепляется за мужа.

Она вспомнила. Это было, когда ей исполнилось четырнадцать, летом она поехала к сестре, только что вышедшей замуж. Дремавшая однажды днем, она ощутила странное прикосновение к нижней части живота и проснулась. Зять сидел рядом и смотрел на ее грудь. Когда Томико закричала, он сразу отскочил и встал на веранде. Сестра влетела в ее комнату.

— Что случилось, Томи-тян?

— Да ничего, подумала, что паук заполз, — сказала она в ответ и почесала шею.

Тогда она мгновенно солгала, потому что почувствовала, что зять делал что-то дурное. А почему она подумала, что это было что-то дурное? Да потому что ей было приятно.

Замужество сестры было замужеством по сговору — миаи,[59] их отношения в то время были хорошими, за это над ними все подшучивали. И вот этот муж вытворяет такое с младшей сестрой жены. После этого она перестала верить в чистоту так называемого брака.

Пальцы мужской руки, касавшиеся в этот миг ее спины, странно двигались. Совсем как пальцы зятя тогда. «Почему мужчины поступают со мной только так? Видно, где-то у меня есть слабое место, раз я позволяю мужчинам думать, что со мной можно вытворять такое».

Например, младший брат Оно такой же. Пока Оно уезжал в командировку в Северный Китай, его брат заболел скоротечной чахоткой на квартире, которую снимал при заводе, эвакуированном в префектуру Гифу. Она вознамерилась ухаживать за больным, но постепенно выражение его глаз стало странным. И однажды он неожиданно схватил ее за руку — это было за три дня до его смерти — и притянул к себе. «Даже умирающему хочется приставать ко мне! Братья ли, родственники ли, все мужчины таковы. Вот он, Акияма, стоит сейчас, как дурак, и все твердит: "Давай уезжай в Осаку", и он тоже — муж двоюродной сестры Оно. К тому же Митико-сан все время говорит: "Оно — мой двоюродный брат". Ах, ненавижу, ненавижу! Двоюродный брат, троюродный брат, провалитесь вы все!»

Она вспомнила о Цутому. Вот-вот, туда ей еще надо съездить. Странно, она совершенно забыла, что есть в Токио место, Где ей больше всего хотелось бы сейчас оказаться.

О том, что Цутому тоже был двоюродным братом Митико, Томико не подумала.

Партнер по танцу сказал ей:

— Не дергайся так!

И, как только он отодвинулся от нее, Томико выскочила на улицу. Акияма догнал ее, когда она уже садилась в такси. Дверца захлопнулась перед его носом. Он услышал, как Томико сказала водителю: «Готанда».

Водитель, глядя на Акияму, колебался, но, подгоняемый словами Томико: «Ну, давай езжай!» — нажал на газ.

Акияма сразу же остановил другую машину и некоторое время преследовал машину Томико, но, когда увидел огни Симбаси, передумал.

«Черт, опять этот тип! Как глупо! Ну, раз ты едешь к нему, я снимаю с себя ответственность».

Если такого мужчину, как Акияма, опозорить публично, у него может появиться решимость, какой никто в нем и не предполагал.

Он вышел из такси. Огни станции навели его на мысль вернуться в «Хакэ», так он и сделал.

Цутому был дома. Томико не смотрела ему в лицо.

— Я пришла! Ведь можно мне было прийти? — проговорила она и, как птица, ищущая выход из клетки, ударяясь о стены узкой комнаты, повалилась наконец поверх Цутому.

Цутому почувствовал возбуждение от тела пьяной женщины. Ее живые огромные глаза и желание наслаждений манили его.

В эту ночь Цутому впервые познал тело так называемой замужней женщины. Он отметил, что оно ничем не отличается от тел студенток, к которым он уже привык.

Акияма почувствовал аромат, разливающийся по дому. Это был аромат сандалового дерева, к которому он давно привык, его раньше любил старик Миядзи. «Черт, опять это». В Акияме воскресло гнетущее ощущение, которое преследовало его на протяжении многих лет, проведенных в «Хакэ». И вновь его охватило сожаление об упущенной возможности жизни с Томико.