Госпожа отеля «Ритц»

– У меня с собой… – Он начинает нервно смеяться, его аккуратные усики дрожат, а глаза навыкате часто моргают. – Ах, Бланшетт, глупая ты женщина! У меня здесь документы. – Он барабанит по корпусу атташе-кейса. – Нелегальные. Бланки проездных и демобилизационных документов. Я украл их из гарнизона, чтобы использовать здесь, в Париже, для… для тех, кому они могут понадобиться. Меня могли бросить в тюрьму, если бы нацисты обнаружили их.

– Боже мой, Клод! – Теперь настала ее очередь побледнеть; она опускается в кресло, представляя, что могло случиться. – О, Клод! Ты должен был сказать мне, когда мы уезжали из Нима.

– Нет. – Клод качает головой, теребя воротник рубашки. – Нет, Бланш. Есть вещи, о которых тебе не следует знать. Для твоего же блага.

И он снова становится собой, муж Бланш, ее раздражающе французский муж со своими строгими принципами и идеальным произношением. Они женаты уже семнадцать лет, а он все еще пытается сделать из непокорной американки послушную жену-француженку.

– Ах, Клод, мы ведь не будем сейчас заводить эту старую песню? После всего, что мы пережили за этот год. После сегодняшнего дня.

– Я понятия не имею, что ты имеешь в виду, – чопорно заявляет ее муж. Раньше этот тон был для Бланш красной тряпкой. С легким уколом совести она вспоминает, что некоторые дыры в обоях появились еще до их отъезда. По вине летающих ваз и подсвечников, по причине длительных споров о природе брака. В частности, их брака.

Но сегодня Бланш слишком устала и сбита с толку, чтобы ругаться. И слишком хочет пить. Когда она в последний раз пила? Прошла вечность. Она смеется, несмотря на неприятный звон в ушах. Немецкое вторжение – круг ада, где тебя поджаривают на медленном огне.

– Ну вот и все. – К своему удивлению, Бланш вынуждена смахнуть неожиданно выступившую слезу. – Все это было не так уж плохо. Пока не закончилось.

– О чем ты? – Клод, который осматривает комнату в поисках места, где можно спрятать контрабандные бумаги, хмурится.

– Ничего не изменилось. После тех месяцев в Ниме, когда мы… когда у нас была настоящая семья. Париж перешел под власть Германии, но ты все еще лжешь мне.

– Нет-нет, все совсем не так. – К удивлению Бланш, Клод произносит эти слова с грустью. Он бросает кейс на стол, как будто больше не в силах нести эту ношу. Его лицо смягчается, оно выглядит почти таким же молодым и подвижным, как в день их первой встречи. Мгновение он выглядит раскаявшимся, и она наклоняется к нему, прижав руки к сердцу, как юная девушка. Глупая, но полная надежд девушка.

Но Клод так и не потрудился объяснить, как все было на самом деле. Бланш пожимает плечами – единственное, что, по словам ее мужа, она делает не хуже, а даже лучше любой француженки, – и начинает распаковывать вещи.

– Сейчас… – Клод потягивается, выгибая спину, которая неприятно хрустит; его обычно невозмутимое лицо выглядит таким усталым, что, несмотря на разочарование, у Бланш возникает мимолетное желание загнать его в ванну и уложить в постель. – Я должен пойти к мадам Ритц и посмотреть, что происходит в том крыле. Там, по-видимому, расположились немцы. Нацисты во дворце Сезара Ритца – боже мой! Он перевернется в гробу!

– Иди, иди. Ты не успокоишься, пока не осмотришь каждый сантиметр своего любимого «Ритца». Я знаю тебя, Клод Аузелло. Но, может, мы потом заглянем в квартиру? Посмотрим, что там? – Впервые Бланш вспоминает об их просторной квартире на авеню Монтень, в тени Эйфелевой башни. С того самого момента, как Аузелло покинули Ним в хаосе отступления, они стремились в «Ритц». Он был их главной целью. Но в Париже у них есть и другой дом – дом, который не занят нацистами. При мысли о солдатах, прячущихся за каждым углом здесь, в «Ритце», Бланш изнывает от желания сбежать. Бесстрашная самозванка, которая стояла снаружи и командовала нацистами, как крестьянами, исчезла; ее место заняла простая женщина.

Испуганная женщина без настоящего дома; чужая в стране, занятой ужасным врагом. Это делает ее слишком зависимой от мужа, который чаще разочаровывает, чем радует.

Впрочем, она разочаровывает его не меньше.

– Думаю, нет, – говорит Клод с бóльшим, чем обычно, оттенком властного превосходства; в ее нынешнем состоянии Бланш слышит это с облегчением. – Если начнется дефицит и нормирование, то лучше нам быть здесь, в «Ритце». Я уверен, немцы позаботятся о том, чтобы у них было все самое лучшее, и, возможно, нам достанутся объедки. После минутного колебания Клод идет к жене, заключает ее в объятия и шепчет на ухо: – Ты была смелой сегодня, моя Бланшетт. – Бланш невольно вздрагивает и теснее прижимается к его груди. – Очень смелой. Но, может быть, нам лучше побыть трусами? Пока мы не поймем… Пока не поймем.