Госпожа отеля «Ритц»

– Моя жена, господин фон Штюльпнагель! – Клод Аузелло, забыв о чувстве собственного достоинства, бросается к этому человеку, этому нацисту. У него больше нет ни стыда, ни гордости. Все те долгие месяцы, когда он убирал за этими свиньями, прислуживал им, – неужели они ничего не значат? Неужели теперь немцы не вспомнят о его услугах, не помогут ему? – Моя жена Бланш… ее только что забрали! Она забыла свой паспорт! – Клод машет драгоценной кожаной книжкой перед лицом Штюльпнагеля.

– Господин Аузелло, пожалуйста. – Нацист отталкивает Клода, но жестом приказывает остальным вернуться к своим обязанностям. Солдат с винтовкой уходит.

– Господин фон Штюльпнагель, умоляю вас. Я знаю, что она поступила опрометчиво, – она мне все рассказала. Но она же моя жена! Она жена директора «Ритца»! Да, она глупа. Импульсивна. Но она не сделала ничего ужасного, ничего такого, что могло бы стать основанием для ареста.

– Это не мое решение, господин Аузелло. – Фон Штюльпнагель устало опускается на маленький позолоченный стул – слишком тонкий, слишком изящный для этого немца в серо-зеленом мундире. – Я не из гестапо. Я только сказал им, где ее найти, когда они появились здесь.

– Вы? Вы им сказали?

– У меня не было выбора. Я подчиняюсь высшему командованию. Вы же понимаете – вы тоже солдат. Я пытался… пытался отговорить их. – Его плечи поникли, и у Клода на мгновение появилась надежда. Возможно, у этого нациста все-таки есть душа. – Но она совершила тяжкое преступление против рейха. Она осквернила нацистскую форму, проявила неуважение на людях. Мы не можем этого допустить. Это может послужить дурным примером для других граждан. Особенно сейчас. Даже госпоже Аузелло из «Ритца» такое не сойдет с рук.

Клод опускается на колени; он никогда этого не делал. Но ради Бланш он готов на все.

– Умоляю вас. Поговорите с гестапо, попросите их отпустить ее. Я увезу ее, обещаю. Увезу в деревню, где ей ничто не будет угрожать, где она будет спокойно жить до тех пор, пока…

– До каких пор? – Фон Штюльпнагель снимает очки, трет переносицу и снова надевает их, не сводя глаз с Клода. Призывая его закончить свою мысль.

– Не важно… я не хотел… просто позвольте мне забрать ее. Обещаю, что она больше никогда не проявит неуважения к рейху.

– Я же сказал вам, что это не в моей власти, господин Аузелло. Даже если бы я захотел – а я не говорю, что хочу, – гестапо меня не послушает. Они подчиняются непосредственно фюреру, а не военным.

– По крайней мере, скажите мне, куда ее отвезут?

– Даже не знаю. Может быть, в Дранси. Или Френ. Возможно, она сидит в одной из самых маленьких тюрем в городе, но это маловероятно. Мне жаль, господин Аузелло. У меня тоже есть жена. Я не видел ее несколько месяцев и, вероятно, не увижу в ближайшее время. Все отпуска отменяются до дальнейших распоряжений. Так что я вас понимаю, но ничего не могу сделать.

К удивлению Клода, сожаление Штюльпнагеля выглядит искренним; он кажется несчастным, придавленным к земле слишком большой ответственностью, слишком сильной ненавистью, исходящей от его начальства.

Наконец фон Штюльпнагель устало встает.

– Я бы хотел, чтобы обед доставили в мой кабинет, господин Аузелло. Пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы его подогрели. Вчера еда была холодной. – Он смотрит на Клода, колеблется, потом кладет руку ему на плечо. – Мы должны продолжать работать, не так ли? Нам больше ничего не остается. Было бы глупо и опасно думать, что мы способны на большее, господин Аузелло. Вы меня понимаете?

Клод кивает, но непроизвольно сжимает кулаки. Зрение затуманивается, перед глазами мелькают красные точки; в висках пульсирует гнев – гнев, он тоже красного цвета.

А еще красный – цвет флагов со свастикой, свисающих с потолка поверх старинных гобеленов.

Но Клод Аузелло – ничто без строгой самодисциплины; он вовремя вспоминает все. То, чему его учили. Свой долг. Свои обязанности.

То, что его жена остается в руках этих тварей.

– Конечно, я с удовольствием приготовлю вам обед, господин фон Штюльпнагель. И спасибо, – Клод точно не знает, за что благодарит нациста. Возможно, за проблеск человечности, который был так нужен ему сейчас. – Пожалуйста, не могли бы вы передать это тем, кто забрал мою жену? – Клод протягивает немцу паспорт.

Фон Штюльпнагель берет его и поднимается по лестнице в свой кабинет. Клод понимает, что ему не следует принимать близко к сердцу неожиданную доброту этого человека, но ничего не может с собой поделать; его глаза наполняются слезами, и на мгновение он чувствует себя не таким одиноким среди всего этого кошмара.

Затем он проходит мимо немецких солдат – мимо тех самых немцев, которых он ублажает вот уже четыре года, – к длинному коридору. Он идет в кабинет, чтобы хотя бы попытаться вернуться к своим обязанностям, как посоветовал фон Штюльпнагель.

Но «Ритц» впервые кажется Клоду фальшивкой. Как картонный торт, покрытый глазурью, который выставляют в витрине кондитерской. Красиво на вид. Но внутри пустота.