Госпожа отеля «Ритц»

– А у тебя, я вижу, еще остались волосы, – парировала Бланш. О том, что Шанель хотела выделяться среди других женщин, у которых были любовники-нацисты, и потому не стала коротко стричься, мало кто знал. Но все знали, что она подарила каждому американскому военнослужащему по флакону духов «Шанель №5». («Отвезете домой, подарите своим подружкам!») Американцы были без ума от Коко; они не допустят, чтобы хоть один волос упал с ее коварной головки. Что бы там ни решили гражданские трибуналы.

К удивлению Бланш, Шанель не взяла денег за платье.

На черном рынке Бланш нашла нейлоновые чулки. Ей помогла французская баронесса, которая очень беспокоилась обо всех, кто вернулся из нацистских тюрем и лагерей (видимо, ее немецкий любовник отправился на родину в одиночестве, и дама задумалась о своем будущем). Бланш пошла в парикмахерскую. Потрясенная молодая женщина покрасила то, что осталось от ее волос, и предложила клиентке купить новые шляпки. Бланш пользуется духами и косметикой, носит драгоценности. Она велела перешить платья, которые стали ей велики. Но это всего лишь декорации, внешний антураж. Из зеркала на нее смотрит незнакомый человек, отдаленно напоминающий прежнюю Бланш. Она выходит из номера, одетая в привычный дорогой наряд, и вспоминает грязное шерстяное платье и деревянные башмаки, которые носила во Френе.

Иногда она смотрит на себя со стороны; вспоминает, как кокетничала с мужчинами, смеялась, сплетничала. А потом сдувается, как воздушный шарик, и возвращается в свое искалеченное тело. Плечо никак не заживет. Бок болит при быстрой ходьбе, а голова – почти постоянно. Ее мучают одышка, тремор, нервозность (любой непривычный звук заставляет Бланш подпрыгивать и покрываться потом), даже медвежья болезнь. «Господи, неужели во мне не осталось ни капли достоинства?» – сокрушается она после очередного приступа.

И все же она старается. О, она так старается быть прежней! Она пьет, подпевает Марлен Дитрих, которая называет Бланш «милым маленьким солдатом». Как раньше, бродит по парижским улицам, надеясь вновь почувствовать их магическую атмосферу. Посещает свои любимые места: Галерею Лафайет, пивную Липп, вновь открывшиеся магазины на авеню Монтень (сейчас там почти нечего продавать).

Иногда она проходит мимо ресторана «Максим», точно зная, что больше никогда в него не войдет.

Она ищет Париж, в который влюбилась десятилетия назад. Но от него почти ничего не осталось. В стенах зияют дыры от пуль; окна выбиты, уличные фонари не горят. Кое-где видны баррикады, оплетенные колючей проволокой. Там участники Сопротивления и простые парижане еще до прибытия союзников сражались с запаниковавшими нацистами. Дорожные знаки все еще на двух языках, но на некоторых указателях немецкие слова закрашены. Огромные полупустые музеи – грустные отголоски прошлого; нацисты вывезли так много картин и скульптур. Кто знает, удастся ли их когда-нибудь вернуть?

Вернутся ли исчезнувшие люди? Вряд ли.

Парижане слишком худы – даже по французским меркам; они ходят в залатанных платьях и жакетах, которые были в моде пять лет назад (хотя кто знает, что в моде сейчас?). У их ботинок все еще деревянные подошвы. Картофель и лук-порей – единственные овощи, которые можно купить на маленьких рынках. Хотя цветы здесь, как всегда, в изобилии. В Люксембургском саду больше не играют ужасные немецкие военные оркестры; их место заняли американцы со сверкающими тромбонами. Они исполняют свинг – Гленна Миллера, Бенни Гудмена – к радости молодежи, которая смеется и танцует с непосредственностью, которая сама по себе кажется чудом.

Французские артисты, развлекавшие нацистов во время оккупации (например, Морис Шевалье), спешно уехали в отпуск.

Конечно, в городе еще остались солдаты, но их вид не вызывает у парижан ни ужаса, ни негодования. Это их освободители – американцы в мундирах цвета хаки, с широкими белозубыми улыбками; англичане в чуть более темной форме и с улыбками не столь ослепительными. И французские солдаты; они вернулись с триумфом, возглавляемые генералом Леклерком. Горожане радостно приветствовали их, хоть и знали, что если бы не союзники, французская армия еще была бы в Северной Африке. Французы загорели на солнце; они выглядят так, словно побывали в отпуске, а не на войне. Конечно, это не их вина; это правительство велело прекратить боевые действия в 1940 году. И все же, когда парижане видят французскую военную форму, они испытывают чувство стыда вперемешку с облегчением.