Госпожа победа

Молодой ощутил томление в груди. Ему страшно было даже подумать, что будет, если ставропольская история всплывет сейчас. Но что будет, если его жена узнает об одной маленькой подробности этой истории (подробность звали Лида, и работала она когда-то учительницей в музыкальной школе, а Молодой приглашал ее заниматься на пианино со своей дочерью), — об этом ему думать было еще страшнее.

Сейчас от него требовалось то, что для него всегда было хуже всякой пытки и смерти: он должен был быстро принять самостоятельное решение.

— Ну хорошо, — сказал он. — Завтра я поеду на дачу. Знаете, где это?

— В общих чертах…

Молодой назвал шоссе и километр.

— Только же ж вы не опаздывайте, — сказал он. — Я там буду два часа, не больше.

— Конечно, — все так же покладисто согласился неизвестный.

Положив трубку, Молодой сел в кресло, осторожно щупая живот. Давала о себе знать язва — профессиональная болезнь всех членов ЦК.

* * *

— Андрей, — Верещагин не часто обращался к своему адъютанту по имени, и почти всегда это указывало на намерение задать личный вопрос. — Я понимаю, что с моей стороны это большая бестактность… Но у вас нет телефона господина Пепеляева?

— Ну почему же бестактность… — Гусаров достал из кармана записную книжку. — Вот он, телефон господина Пепеляева. Хотите, я позвоню ему от вашего имени?

— Это не входит в круг ваших обязанностей.

— Я знаю, сэр.

Артем переписал телефон в блокнот.

— Не надо, Андрей, спасибо. В ближайшее время мне нужно собрать вместе полковника Казакова, полковника Краснова, полковника Шлыкова, подполковника Шепелева, подполковника Шалимова, полковника Ровенского. Пусть бросают все и едут сюда. Чем быстрее, тем лучше.

Когда дверь за Гусаровым закрылась, Арт сел за стол, отодвинул бумаги и положил перед собой листок с записанным телефоном.

Капитан Пепеляев был военным юристом. Лучшим военным юристом, как считалось с 76-го года, когда Юрий Пепеляев реабилитировал полковника Гусарова…

Дело Гусарова было громкое и безобразное, отголоски его гулко шли по всей армии, притушив даже впечатление от недавно отгоревшей турецкой войны. Председателя технической комиссии полковника Гусарова обвинили в получении от «Кольт Индастриз» крупной взятки за принятие винтовки М-16А1 на вооружение форсиз. Имелись только косвенные улики, стараниями адвоката Пепеляева Гусаров был оправдан, но его выдавили в отставку. Не вынеся позора, полковник застрелился. Конец первого действия.

Действие второе. Пепеляев счел виновным себя. Полностью оправдать Гусарова он не смог: для этого нужно было доказать виновность того, кто на самом деле был виновен, а этот человек спрятал концы очень хорошо. По слухам, Пепеляев на похоронах Гусарова подошел к его глубоко скорбящему заместителю, князю Одоевскому, и тихо сказал:

— Я вас уничтожу.

Пепеляев долго ходил вокруг князя, но подступиться не мог: через год тот был уже товарищем военного министра. Но, умело натянув силки, Пепеляев дождался момента, когда прозвенел колокольчик: князь Одоевский что-то больно рьяно продвигал полевые орудия фирмы «Бофорс». Пепеляев не спешил, он хотел предоставить суду неопровержимые, железные доказательства. Поэтому ловушка захлопнулась лишь тогда, когда с подачи князя пушки и гаубицы «Бофорс» были уже куплены. Вот тут-то Одоевского и взяли за нежное место, вытянув у него заодно и признание вины по тому делу с фирмой «Кольт». В «Курьере» вышла статья «Князь-пушка и князь-гаубица». Название прилипло: шведские орудия в войсках называли отныне только так. Одоевского осудили на разжалование, позорное увольнение из армии и семь лет тюремного заключения. А подпоручика Гусарова принялись обласкивать и продвигать по службе как раз те, кто два года его травил. Форсиз терзались коллективным комплексом вины, и когда Гусаров, спасаясь от опеки, попросил о переводе в Марковскую дивизию, где вроде никто не знал ни его, ни его отца, его и там продолжали продвигать; человеком он и сам был толковым, потому оказался вскорости адъютантом командира дивизии.

Естественно, Пепеляев прославился. О нем закрепилось мнение как о самом лучшем, самом неотступном, самом неподкупном военном юристе. В принципе этот человек сейчас находился в таком статусе, что мог бы послать и комдива. Однако Верещагин был уверен: не пошлет.

Тем не менее, он слегка робел.

Вдохнув и выдохнув, как перед нырком, он набрал номер.

Стремительно глупея и уснащая свою речь ненавистными «э-э-э…», всегда прорезавшимися в момент волнения, он объяснил, что ему давно хотелось познакомиться с таким… э-э… выдающимся человеком, и не согласится ли капитан Пепеляев на легкий ужин, скажем, в симферопольском офицерском клубе «Мунрейкер»?

На том конце провода повисла пауза, после которой Пепеляев поинтересовался, в каком качестве коня зовут в гости: мед пить или воду возить? Верещагин честно признался: воду.

Тогда, сказал Пепеляев, изложите суть дела: терпеть не могу хождений вокруг да около и рассказов про «одного своего друга».

Верещагин проникся глубокой симпатией к этому человеку и изложил суть дела, разом поумнев и избавившись от «э-э-э».