Госпожа победа

Пепеляев сжал губы.

— В госпитале, — просто ответил он. — Из меня выковыривали пулю, которую я схлопотал на Турецком валу.

— Простите, — смутился Верещагин.

— Не за что. Я понимаю ваши чувства. Послушайте, мы действительно можем попытаться все переиграть. Выехать на том, что показания были даны в состоянии стресса, под психологическим давлением, при помощи наводящих вопросов… Что отсутствие протеста нельзя трактовать как согласие…

— Дался вам всем этот протест… Я тоже не протестовал… В какой-то степени я их даже провоцировал… Значит ли это, что они невиновны?

— Есть огромная разница.

— Неужели?

— Существуют преступления безусловные. Они являются преступлениями вне зависимости от согласия жертвы. Захват заложников — безусловное преступление, даже если заложники согласны. Врач, который по просьбе больного проведет эвтаназию, будет осужден за убийство первой степени, даже если предъявит письменную просьбу больного. Если бы кому-то нанесли тяжкие телесные повреждения с его согласия… Ну, скажем, во время садомазохистских игрищ… Это не было бы оправданием для того, кто их нанес: он безусловно виновен с точки зрения закона. Сексуальные преступления — совсем другое дело. Само понятие сексуального преступления подразумевает половой акт вопреки воле жертвы — иначе придется посадить все мужское население Крыма. А поскольку телепатии пока нет — во всяком случае, современное право ее не признает, — воля обеих сторон должна быть выражена ясно: да или нет. Иначе нельзя квалифицировать как преступление, к примеру, насилие мужа над женой. Или наоборот: пресловутые американские date rapes, когда наутро после ночи, которая оказалась не такой приятной, как представлялось, девушка вдруг решает, что была изнасилована и борзенько скачет в суд. Она, видите ли, не думала, что, приглашая ее к себе в дом после вечера в ресторане, молодой человек имеет в виду это. Она думала, что он имеет в виду показать ей персидские ковры… Извини, дорогая, говорят ей в суде, ты сказала ему: «Нет, я не хочу»? Если сказала — да, это изнасилование. Если молчала — прости, ты не права.

Он посмотрел в лицо своему собеседнику, протянул руку через стол и пожал Верещагину запястье.

— Послушайте… ради вас. Если вы попросите, я возьмусь за это дело. За оба, если хотите, и добьюсь осуждения подонков. Но прежде спросите себя и ее: хотите ли вы этого? И выдержат ли ваши нервы?

— А что потребуется?

— Первое: изменить показания.

— Вы, юрист, предлагаете лгать под присягой?

— Арт, давайте определимся, чего вы хотите: соблюсти законность или добиться справедливости?

— А это разные вещи?

— Как видите, да. Первое лежит в сфере писаных правил, второе — в сфере этических представлений.

— А зачем писаны правила?

— А затем, что этические представления людей так же разнятся, как и сами люди. Вы же умный человек, Арт, и должны это понимать.

— То есть не все, что законно, — справедливо. И не все, что справедливо, — законно.

— Да. Но поскольку я могу руководствоваться своими представлениями о справедливости только в своей личной жизни, в своей жизни общественной я руководствуюсь понятиями законности.

— И все же хотите, чтоб она солгала.

— Да, поскольку это единственный способ добиться справедливости, действуя в рамках закона. Если же вы хотите выйти за эти рамки, я как человек не буду вас осуждать, но как юрист я вам в этом случае не помощник.

— А что вы посоветовали бы… как человек?

— На выбор: просто, по-мужски набить ему морду. Или, учитывая ваш авторитет в армии, поговорить с начальником того лагеря военнопленных, где он сидит, чтобы ему устроили веселую жизнь.

— Широкий спектр возможностей. Спасибо.

— Да не за что. Ну что, мы попробуем?

— Вы говорите, что если она изменит показания, у вас получится…

— Возможно, Арт. Но… взвесьте все и решайте сами: ей придется снова окунуться во все это дерьмо… Это может стать психической травмой не меньшей, чем само изнасилование. И даже если мы добьемся успеха, в чем я по-прежнему не уверен, и упечем этих сукиных детей в Арабат как военных преступников, сколько они там пробудут? Два месяца? Три? Через три месяца мы или подпишем мир, и тогда пленных будут менять, или нас уничтожат, а их — освободят. Овчинка не стоит выделки, на мой взгляд.

— Хорошо. Пусть так. Вообще-то я попросил вас заняться этим делом не только для того, чтобы… а, черт! Послушайте, просматривая его, вы как профессионал не почувствовали какой-то… сквознячок? Как будто в один момент все переменилось?