Госпожа Сарторис

Я снова стала рассеянной. В последнее время мне более-менее удавалось себя контролировать, но после встречи с Вильродтом нервы снова сдали. Иногда мне казалось, что внутри виска трется наждачка, и болел лоб. Становилось все сложнее вставать по утрам, даже если вечером я не пила вообще. И постоянно приходилось что-то искать; чаще всего ключи, а еще очки, которые я носила уже несколько лет, и кошелек. Собственная сумочка стала моим врагом, я постоянно рылась в этой дыре из черной кожи, пытаясь отыскать необходимое. Меня тяготило собственное нетерпение, я едва выдерживала очереди в магазинах. С недоверием заглядывала в лица других мужчин и задавалась вопросом, способны ли они на такие же злодеяния, как Вильродт. Я стала часто оговариваться, причем жутковатым образом – говорила «душить» вместо «тушить», «трупы» вместо «крупы», «погост» вместо «компост». Даниэла наблюдала за мной со снисхождением и презрением одновременно; конечно, она замечала, что я о ней беспокоюсь, но, очевидно, считала это скорее комичным. Она нисколько не изменила образа жизни; по-прежнему возвращалась домой к утру, по-прежнему ходила в школу и делала домашнее задание; Ирми по-прежнему ничего не знала, а Эрнст не замечал. Даниэла была достаточно хитра и проявляла с ним особую предусмотрительность, находя каждый вечер новое невинное объяснение собственного отсутствия: подготовка к уроку, поход в кино, встреча с подругами в кафе-мороженом, день рождения одноклассницы. Она надевала перед уходом джинсы и возвращалась, наверное, тоже в джинсах; что было на ней в другое время – если вообще было, – оставалось только догадываться. Вильродт никогда не звонил нам и вообще никак не проявлялся; если бы я не увидела их тогда в баре, то так ничего бы и не узнала.

А потом, однажды утром, я заметила у нее на шее пятна. Даниэла поймала мой взгляд, когда сидела за столом на кухне; воротник ее свитера сполз, она увидела ужас на моем лице, когда потянулась за кофе, и быстро поправила воротник. Сначала я подумала, что это засосы – во времена моей молодости они назывались так, – но следы были слишком маленькими; их было несколько, на почти одинаковом расстоянии друг от друга. Наши взгляды встретились, и я впервые увидела нечто новое. Растерянность вместо ухмылки. Казалось, моя изумленная реакция даже слегка напугала Даниэлу, она будто смутилась. Я попыталась задержать дочь на выходе; она уже надела анорак и взяла сумку. Возможно, я преследовала ее слишком навязчиво, из-за паники и от облегчения, что она не совсем меня отвергла; в любом случае она ускользнула – пробормотала, что все в порядке, и буквально вывалилась на улицу. Дверь захлопнулась, и я принялась собирать вещи – как обычно, мучительный процесс вынудил меня обыскать почти всю комнату. Я села в машину. В голове лихорадочно роились мысли, мне было очень плохо. Я прикинула, что смог бы сделать Эрнст, если бы наконец мне поверил. Л. – город маленький; слишком маленький, чтобы тип вроде Вильродта мог продолжать свои бесчинства, если о нем узнают. Эрнст состоял почти во всех городских сообществах; он играл в кегли с людьми из ведомства правопорядка, а наш вокальный кружок посещали сотрудники полиции, даже прокурор. К тому же Вильродт лишь арендовал помещения для своих дискотек и полуборделей; кто-то должен был владеть зданиями, выдавать разрешения, оберегать их от полицейских облав. Его дела точно можно было немного подпортить или хотя бы усложнить, чтобы поубавить охоту к играм. Типы вроде Вильродта не должны посягать на девочек, которые еще учат латинские слова. Нечего лезть к девушкам из хороших семей – это слишком опасно даже для таких, как он. Вероятно, ему доставлял особое удовольствие факт, что он получил в свое распоряжение девушку, которая попала к нему в руки совершенно неиспорченной, занималась балетом умела играть на пианино и вышла не из грязи, в отличие от него и всех его знакомых. Но легче от этих мыслей не становилось; и я ничего не смогла бы добиться от Эрнста.

На дорогу выбежала молодая девушка. Я затормозила так резко, что тормоза завизжали, как в криминальном фильме, и вцепилась в руль, словно от него зависела моя жизнь. Девушка застыла на месте и посмотрела прямо на меня, увидела ужас в моих глазах и, думаю, только тогда осознала произошедшее. Она переходила улицу, направляясь к приемному пункту, и я увидела бы ее заранее, если бы не ехала слишком быстро. Я вообще не заметила светофора, и девушка этого даже не поняла. Я могла задавить ее насмерть; она выглядела ровесницей Даниэлы.