Госпожа сочинительница (новеллы)

Правда, А.В. Никитенко писал в «Сыне Отечества»: «Не ищите поэтической архитектоники в этих милых произведениях женского ума и фантазии; вы не найдете в них также творческого могущества, которое превращает идею в действительное явление, в живой образ». Но тут же критик словно бы заглаживает свою вину за пренебрежительность к женской поэзии: «Это звук идеально настроенной души, а не вещи и силы – результаты лирического ее воодушевления, без воззрения на те предметы, которые его возбуждают. Поэт прямо и непосредственно вводит нас в ее святилище; вы не видите там богов, которым он приносит свои жертвы, а только слышите тихую, очаровательную мелодию молитвы, которая заставляет вас верить, что они только тут присутствуют. Так вообще женщина раскрывает перед вами движения своего гибкого ума и своего прекрасного чувства, не объясняя причины их; занятая единственно тем, что в ней происходит, она указывает на свое сердце и говорит вам: „Вот мой и ваш мир!“»

Итак, графиня Ростопчина стала признанным мэтром дамской поэзии. Одно из стихотворений ее первой книги так и называется: «Как должны писать женщины»:

Как я люблю читать стихи чужие.
В них за развитием мечты певца следить.
То соглашаться с ним, то разбирать, судить.
И отрицать его!.. фантазии живые.
И думы смелые, и знойный пыл страстей.
Все вопрошаю я с внимательным участьем.
Все испытую я; и всей душой моей.
Делю восторг певца, дружусь с его несчастьем.
Любовию его люблю и верю ей.
Но женские стихи особенной усладой.
Мне привлекательны; но каждый женский стих.
Волнует сердце мне, и в море дум моих.
Он отражается тоскою и отрадой.
Но только я люблю, чтоб лучших снов своих.
Певица робкая вполне не выдавала.
Чтоб имя призрака ее невольных грез.
Чтоб повесть милую любви и сладких слез.
Она, стыдливая, таила и скрывала;
Чтоб только изредка и в проблесках она.
Умела намекать о чувствах слишком нежных…
Чтобы туманная догадок пелена.
Всегда над ропотом сомнений безнадежных.
Всегда над песнею надежды золотой.
Вилась таинственно; чтоб эхо страсти томной.
Звучало трепетно под ризой мысли скромной;
Чтоб сердца жар и блеск подернут был золой.
Как лавою вулкан; чтоб глубью необъятной.
Ее заветная казалась нам мечта:
И как для ней самой, для нас была свята;
Чтоб речь неполная улыбкою понятной.
Слезою теплою дополнена была;
Чтоб внутренний порыв был скован выраженьем.
Чтобы приличие боролось с увлеченьем.
И слово каждое чтоб мудрость стерегла.
Да! женская душа должна в тени светиться.
Как в урне мраморной лампады скрытой луч.
Как в сумерки луна сквозь оболочку туч.
И, согревая жизнь, незримая, теплиться.

Впрочем, в те времена никто особенного различия между дамской лирикой и мужской не делал. Равно читали и Пушкина, и Ростопчину, то есть она была чрезвычайно популярна. Многие разделяли мнение критики, что «таких благородных, легких, гармонических и живых стихов вообще немного в нашей современной литературе, а в женской – это решительно лучшие стихи из всех». Да, лирику ее оценивали очень высоко: Дружинин в предисловии к сборнику написал: «Имя графини Ростопчиной перейдет к потомству как одно из светлых явлений нашего времени».

«Она точно Иоанна д’Арк… – щедро выразился князь Петр Вяземский, – пустая вертушка, а в минуту откровения поэт и апостол душевных таинств». Тот же Вяземский называл ее «московской Сафо», имея в виду, конечно, прежде всего то, что вот – женщина, вот – пишет стихи о любви… были ведь у Сафо Лесбосской не только милые подруги, но и милый друг Фаон, из-за которого она и бросилась «в ночь со скалы Левкадской», не в силах перенести мучений разбитого сердца…