Госпожа Сумасбродка

– Да так… – Филя махнул рукой, выводя из «девятки». – Ну один из обидчиков Самохи. Достал я его. Он в отключке, ты не бери в голову, командир, – сказал по старой привычке. – Давай мы его перенесем к тебе, и я поеду в сторонку куда-нибудь, поговорю с ним. Душу открою. А Колю ты сразу в какую-нибудь ближайшую. Я ему наш укол сделал и дырку на голове прикрыл. Руки пусть посмотрят, могут быть переломы. Ну, суки! Скажи врачам: упал… Сам знаешь, им подробности не нужны. Или бандиты напали на слабого.

– Тихо, Филипп! – негромко приказал Голованов. – И смотри, ты знаешь, чем рискуешь. Хочешь поговорить – поговори, но без базара.

– Да не трону я его, командир! Нужно мне в говне мараться? Он пару раз в штаны сам наложит, вот тогда я его и отпущу. – И уже самому себе неслышно добавил: – Может быть… Ну ладно, до связи.

Тяжелого Вована быстро перетащили в такую же «девятку» Голованова, и машины сразу разъехались в разные стороны.

Далеко ехать Агеев не собирался. Прямо тут же, неподалеку, в Кунцевском парке, за санаторием, знал он укромное местечко, где можно было и машину поставить, и в небольшом логу, почти рядом с пешеходной дорожкой, спокойно посидеть, побеседовать по душам. Придерживая чужую душу время от времени жесткой хваткой, чтоб сдуру не отлетела. Чужая душа – не своя, понятно? По темноте народу в парке уже не было. А демонстрировать свое лицо этому мерзавцу Филя вовсе не собирался. Да и разговор будет нешумный. Если этот кричать не захочет. Ну а… тут извини, сам окажешься виноват.

Он хорошо видел в темноте, можно сказать, привычно. Поэтому, прибыв на место, выволок борова из машины, стащил в ложок и, сняв с Вована штаны, завел ему руки за спину и привязал сзади к осинке, даже при полном безветрии шелестящей мелкой своей листвой. После этого Филя вернулся к машине, достал из бардачка магнитофон, а из разоренной аптечки другой шприц. Спустившись, посветил себе зажигалкой и всадил иглу Вовану в ляжку. Сел рядом, ожидая реакции.

Наконец он услышал нечто вроде бульканья. Вован, кажется, начал приходить в себя. И первым делом обмочился. Нормальное дело. Первыми же словами его были «где» и «чего». Даже не вопросы, а как бы утверждение. Филипп тоже оживился.

– Очухался? Орать не советую, а то хлебало скотчем заделаю. Слушай меня, говнюк, и отвечай. Ты за что человека убил?

– Пошел ты… – с трудом выдохнул Вован. Ему было очень неудобно сидеть в такой позе.

– Сейчас я тебе буду харакири делать. Глаз вынимать. И уши возьму на память. Понял, Вован?

– Ты кто? – прохрипел тот.

– Вот, логично мыслишь. Говори, кто тебе приказал человека мочить?

– Он сам полез…

– Врешь, Вован. А вот Гарик твой уже сознался. Не понравилось ему, когда прут этот в задницу вставляют. Стал прощения просить. Говорил, что больше никогда не будет. Только ведь врет, верно?

– Развяжи, гад, убью!

– Нет, больше ты никого убивать не будешь, Вован. Не сможешь. Ты теперь, Вован, умолять меня станешь, чтоб я тебя хоть и инвалидом, но живым оставил. А у меня чего-то нет желания отпускать тебя. – И Филя несильным, коротким ударом в голый живот заставил того утробно крякнуть. И если б только. Вован вообще не сдержался… и изо рта его вместе со рвотой полилась грубая матерщина.

– Давай, давай, Вован, – поощрил Филя, – вон уже и обгадился! Не бойся, я штаны с тебя загодя снял, действуй. Что, не хочешь? А придется, Вован, ты в собственном дерьме захлебнешься.

– С… су… сука… – выдавил «шкаф» с трудом.

– Опять ты за свое! Нехороший ты человек, Вован. Не надо бы тебе такому жить дальше. Никакой от тебя пользы, один сплошной вред. Ну ладно, давай начнем…

Филя достал из кармана ножик, раскрыл его, легонько чиркнул по голому животу Вована и спросил:

– Будешь говорить или кончать тебя тут?

– Скажу… А чего надо?

– Другой разговор, – Филя достал магнитофон и включил запись. – Рассказывай, Короедов, кто приказал вам с Шаповаленко замочить мужика из «опеля»? Он вам чего, дорожку перешел?

– Вырубил вчера…

– Одну минуточку, Вован. Он что, разве издевался над вами? Вы к нему сами полезли, кулаками размахались, вот он и ответил, разве не так? Не слышу, Вован.

– Да так… А Данилыч говорит: уволю на хер!

– А за что? Оружие и ксивы вам вернули, верно?

– Ну, вернули. А Данилыч…

– Фамилия как? Не знаю я никакого Данилыча.

– Так Попков, генерал-полковник. Федор Данилыч… Он говорит: если не достанете… ну этого… уволю к… матери.

– Вот прямо так и сказал?

– Ага.

– И мочить приказал?

– Не, только отмудохать… А мы и не мочили. Я пару раз всего и прошелся…

– Металлическим прутом?

– Ну… А это Гарька кирпичом по башке. Но он дышал…

– Значит, проломили человеку голову, перебили руки, раскурочили машину… И думаете, это вам сойдет? Зря думаете. А к Алене чего всем скопом примчались?

Вован задумался. Поворот темы его, видно, никак не устраивал.

– Говори, говори! Только не ори, все равно ночь, никто тебя не услышит, а я сразу заткну хлебало твоим же дерьмом.

– Да «жучка» в машине нашли… Генерал велел всю квартиру обшмонать. Он сказал, что этот длинный, из «опеля», ее хвост и чтоб мы его убрали. Отключили. Велел не церемониться.