Госпожа трех гаремов

Опять становилось тихо, так, что слышно было похрустывание снега под чьим-то легким шагом, только голос сеида продолжал взывать:

— Веди нас по дороге прямой, по дороге тех, кого ты облагодетельствовал!

— Амин! — легким ветерком пробежало по рядам верующих.

Кулшериф не сразу заметил Сююн-Бике — посмотрел в ее сторону, споткнувшись на полуслове, а потом провел узкими ладонями по лицу.

Молитва закончилась, мусульмане поднялись с циновок.

В тот день ханский дворец был свободен от стражи, и сюда, как в Мекку, со всех концов города потянулись правоверные. Здесь у святых стен можно было встретить странствующего дервиша, просящего милостыню, крестьян из дальних улусов, детей и женщин. Они уже заполнили всю площадь, а через распахнутые ворота народ все прибывал.

Кулшериф подошел к Сююн-Бике:

— Ханум, посмотри вокруг себя, правоверные хотят услышать твое слово!

Медленно таял утренний снег, оставляя на грубых булыжниках грязные лужи. Полуденный ветер уже рассеял туман, и через полупрозрачное покрывало облаков пробивалось тусклое февральское солнце.

Бике поднялась на высокое крыльцо дворца. Отсюда хорошо были видны крепостные стены, сторожевые башни и двор, заполненный людьми. На нее смотрел народ, доверием которого она дорожила.

— Правоверные! Братья мои! Сестры! — заговорила госпожа Казанской земли. — Сблизило всех нас тяжкое испытание. Сейчас все мы равны перед одной большой бедой. Я же вам отныне не госпожа, вы мне не слуги! Сегодня… нет, сейчас должна решиться судьба нашей веры и всего ханства! Быть ли нам свободными и независимыми, какими мы были при муже моем Сафа-Гирее, или стать дальним улусом урусского ханства! Все зависит от Аллаха, и наши жизни в руках Всевышнего. А теперь ответьте мне… — Сююн-Бике сделала паузу, и над площадью установилась мертвая тишина. — Хотите ли вы отречься от Аллаха и отдать нашу землю на поругание гяурам?!

Заговорили все разом. Переполненная площадь забурлила, словно вода в раскаленном чугунке.

Взгляд бике остановился на седовласом старике.

— Аллах с нами! Всевышний не оставит нас! — размахивал он кулаками. — Веди нас, Сююн-Бике, по дороге прямой, по дороге Господина нашего небесного!

— Сююн-Бике, веди нас!! — неслось отовсюду. Вдруг в урусском лагере раздались звуки труб, а вслед за этим глухо застучала барабанная дробь. Город напрягся и замер — полки московского государя пошли в наступление.

Кулшериф в высокой белой чалме и длинном чапане[51] выглядел внушительно. Он неторопливо двигался через толпу собравшихся, рассекая ее надвое, как крепкий ствол дерева режет в ледоход талые и рыхлые глыбины льда. Казанцы расступались поспешно в сторону, опасаясь хотя бы ненароком коснуться сеида. Губы старика тряслись, он был взволнован.

— Вот он, враг, за воротами Казани, так спасайте же, правоверные, и себя, и свой город!

Кровь чингизидов

Бой длился несколько часов. Трижды полки московского государя пытались приблизиться к городским стенам и столько же раз отходили назад, как пенящаяся волна сходит с берега и возвращается в родную стихию.

Трижды распахивались Арские ворота и с криком «Алла!» уланы Кучака с бунчуками и пиками наперевес бросались на пеший строй воеводы Микулинского.

Город оставался неприступен.

А вечером, когда в русском лагере отпевали великомучеников, а в Казани в полном безмолвии хоронили убитых, в покои к Сююн-Бике вошел Кучак.

— От царя Ивана — посол. — Улан пытался поймать взгляд любимой женщины. Он вспомнил прошлую ночь. Какие у нее были глаза! Темные и греховные!

— Я хотел поговорить с ним сам, но он желает видеть только тебя.

Бике равнодушно посмотрела на Кучака. Ничто в ней yжe не напоминало ту, ночную, женщину. Не было в ее глазах и жаркого желания любить.

— Привести его ко мне! — распорядилась Сююн-Бике. Перед ней стоял только покорный слуга.

— Слушаюсь, ханум, — приложил Кучак к груди руку.

В сопровождении стражи вошел посол. Он снял с головы шлем и отвесил бике поклон.

— Мир вам! — коснулся урус кончиками пальцев холодного мраморного пола.

Рука скользнула за пазуху и вытащила на свет божий грамоту. Кучак взял протянутый свиток и передал его госпоже. Бике развязала послание урусского хана, перетянутое атласной лентой, и стала читать.