Госпожа трех гаремов

Тихо было в палате, только под грузными телами думных чинов поскрипывали старые, иссушенные временем лавки. Было видно, что сказ государя произвел впечатление.

— Знамение это, — проговорил боярин Юрий Булгаков. — Христос явился к государю, чтобы донести до нас свою правду. А стало быть, так оно и случиться должно. Хотя град на татаровой земле строить ой как нелегко будет!

— Крепко надо бы подумать, государь, — мягко возражал осторожный Иван Челяднин. — Границы свои казанцы стерегут крепко. Пока город будем закладывать, басурманы всех мастеровых перебьют! Туда надобно рать вести!

— Есть у меня одна думка, — откашлялся окольничий Адашев в жесткий кулак. — Город нужно строить не на татаровой, а на русской земле, где-нибудь в верховьях Волги. А потом по весне разобрать и на стругах до Свияги переправить. А уже опосля с войсками и к городу приступать.

Родовитые бояре переглянулись. «Без роду и без племени, холоп, а норовит вперед лучших людей высказаться. Пригрел государь безродного, так он еще и на шею сядет, дай только волю да время!»

— Верно говорит окольничий, — неожиданно поддержал Алексея Адашева князь Серебряный. — Обидно с татаровой земли просто так уходить. Есть уже один город в тех местах — Васильсурск, строенный еще отцом Ивана Васильевича, когда великий князь из похода на Казань возвратился. Вот и нашему государю теперь город нужно ставить!

— Ну что ж, верное дело! — заговорили и другие бояре. — Сон государев — это знамение! Значит, так тому и быть!

— Только кого же мы пошлем город-то ставить? — спросил Иван Челяднин, обращаясь невесть к кому.

И вновь заговорил Алексей Адашев, и опять молча и недовольно переглянулись отпрыски великого Рюрика. «Забывает государь старину. Поначалу конюший[52] должен высказаться, потом князья, а уж потом и пришлые. Этот окольничий лучших людей за пояс заткнуть норовит! А государь помалкивает, будто и не видит ничегошеньки. А может, он и рад тому, что холопы с посадов стали ему нашептывать? Может, ему Боярская дума вообще в тягость стала? Скажет: один править хочу, без боярского приговора, коли я самодержец!»

А окольничий между тем не обращал внимания на хмурые взгляды, видел только царя:

— Город нужно собирать в Угличе, мастеровых там много, и лес для того сгодится. Туда, полагаю, нужно послать Ивана Выродкова. Живота своего не пожалеет, чтобы дело выполнить! Пусть он отправляется в вотчину[53] князя Ушатого, богатые у него леса. Нужно бы нам не мешкать, государь. Вчера от верных мурз узнал, что царица казанская обратилась за помощью в Крымское ханство и Оттоманскую империю. Просит у султана пищалей да пушек, а у крымского хана казаков! Готовится царица к войне с Русью.

— Надо бы поспешить, — неожиданно поддержал безродного и Иван Шуйский.

Иван Васильевич посмотрел на дьяка Висковатого, молча сидящего подле. Прыгающие блики от горящих лучин падали на распаренные лица бояр, освещали фрески. Дьяк с готовностью взял перо и посмотрел в живые, подвижные глаза юного самодержца. Царь разгладил курчавую бородку и проговорил:

— Пиши… Государь указал, а бояре приговорили… заложить в устье Свияги на горе Круглой город, дабы легче было с того места град басурмановый Казань приступом брать. — Иван Васильевич смотрел на притихших бояр, взгляд его остановился на князе Серебряном, который что-то нашептывал Алексею Адашеву. И, повысив голос, самодержец закончил: — Град Казань вотчиной русских государей был, вотчиной и останется!

В вотчине князя Ушатого

Дело признавалось спешным, и уже на следующий день дьяк Выродков поехал в Углич.

Иван Выродков не был лишен тщеславия. «Давно ли думный дьяк, а уже посыльный самого государя. А стало быть, моя воля — все одно, ежели бы сам царь приказал».

Возок трясло на ухабах, и быстрая езда скоро сморила дьяка, а когда он открыл глаза, то увидел, что рассвет уже наступил. Места эти ему были знакомы, вдоль и поперек исходил Иван их еще мальчонкой, когда слепцов водил. Потом благочестивым родителем отдан был в монастырь, где писал иконы, пока сметливого молодца не заприметил митрополит.

Показалось село Рождественское. Сначала купола выглянули из-за пригорка, а потом глазу открылись избы с соломенными крышами. То была родимая сторона. За пригорком темнела большая изба, нацелился в небо колодезный журавель. Дружно жила здесь семья Выродковых, основательно. Однако поразбросала всех судьбинушка, рассеяла, словно ветер просыпанное пшено: братья в походах полегли, сестра в басурмановом плену, матушка померла. Защемило сердце, да отпустило.

— Останови-ка здесь, сойти мне надо! А ты чего, раззява! — бросил он дремлющему подьячему. — Скамью мне под ноги!

Юноша мгновенно пробудился, резво спрыгнул вниз и подставил дьяку скамью.

Иван Выродков мешкал, будто ждал чего-то, а потом махнул рукой:

— Ладно, дальше едем! Дело поначалу!