Госпожа трех гаремов

— Ты все такой же непримиримый, каким я знал тебя в юности. Все так же пытаешься разыскать истину. Жаль, что ты пошел по ложной тропе, вот она тебя и завела в этот колдовской лес. Но зачем нам ссориться? Я пришел к тебе не для этого. Наоборот, я прошу у тебя совета. Думаю, что ты поймешь меня. Так повелела моя госпожа, Сююн-Бике. Она считает, что ты способен предсказывать судьбы. Бике хотела бы знать, что нас ожидает в ближайшие годы. Ведь урусы строят на Казанской земле свой город.

— Я знал, что ты спросишь меня об этом, — отвечал мудрый старик. — Но мне не придется тебе отвечать словом, ты сам скоро все увидишь своими глазами. Вели принести мне чашу с водой.

Кулшериф махнул рукой, и просьба старца была исполнена: один из мурз поставил на землю перед отшельником чашу. Никто не осмелился отдать ее язычнику в руки, опасаясь испачкаться о нечестивые ладони колдуна.

Отшельник поднял чашу с земли. Полил себе на ладони студеную воду, ополоснул ею лицо, а потом встал на колени и принялся что-то нашептывать. Заклинания были долгими — он то закрывал глаза, сидел неподвижно, а то открывал и начинал раскачиваться из стороны в сторону, будто под музыку, слышную только ему. Потом старик поднялся, подошел к чаше и тихо заговорил:

— Из-за долин, из-за крутых гор восходит молодой месяц. Из-за леса темного поднимается солнце. Поведайте нам, силы белые да силы темные, что же станется с Казанью-городом?

Колдун замер, а потом осторожно, словно опасаясь чего-то, заглянул на дно чаши.

— Смотри в воду, Кулшериф… На самом дне прячется судьба Казанского ханства.

Сеид обернулся лицом на восток, совершил ладонями святое омовение и заглянул в чашу. Через прозрачную воду он увидел медно-красное дно, гладкая поверхность которого отражала склонившиеся кроны деревьев.

— Я ничего не вижу! Ты обманул меня! — вознегодовал сеид.

— Смотри лучше, — ответил язычник, — и ты все поймешь!

Кулшериф снова приник к чаше. Прозрачная гладь воды слегка подернулась мутной пеленой, потом стала темнеть, пока не сделалась совершенно черной. В самом центре круга он увидел крест. Пламя… Полки царя Ивана… Горящие стены Казани… Разрушенные мечети…

Кулшериф закрыл глаза.

Когда он вновь заглянул в сосуд, то увидел лишь гладь воды, в которой по-прежнему отражались только зеленые кроны столетних елей и виднелось дно — шероховатое, медно-красное.

— Ты все понял? — спросил колдун.

— Да.

Бледное лицо Кулшерифа, заросшее белыми волосами, выглядело теперь невозмутимым.

— Значит, это… будет?! — только и спросил сеид.

— Ты видел все сам.

— Собирайтесь! — приказал Кулшериф. — Мы возвращаемся в Казань!

Заржали кони, предчувствуя обратную дорогу. Их копыта нетерпеливо сбивали луговые цветы.

Сеид, опираясь на крепкие руки мурз, забрался в кибитку и удобно расположился на мягких подушках.

Повозка, подминая под себя огромными колесами хрупкие весенние колокольчики, двинулась по песчаному берегу Камы.

Старик остался стоять, безучастно наблюдая за тем, как стража сеида загружала в возки огромные сундуки, потом развернулся и, опираясь на посох, пошел в глубь бора. Он отошел уже далеко, когда услышал за спиной чей-то быстрый шаг. Колдун обернулся и увидел казака, сжимавшего в руках ятаган. Язычник поднял клюку и медленно пошел навстречу.

— Значит, Кулшериф решил закончить наш давний спор… Спи! — прошептал он одними губами, глядя в глаза стражника.

Воин застыл, взгляд его сделался неподвижным, лицо окаменело. Колдун подошел вплотную, еще раз посмотрел в продолговатые глаза и чуть тронул казака посохом. Тот повалился, неуклюже подминая под себя ноги, ятаган выпал из ослабевших рук, острая кривая сталь распорола ему горло, и стражник, захлебываясь кровью, вдруг пробудился ото сна.

— Спаси меня, старик, — взмолился воин.

— Аллах спасет, — безразлично произнес колдун и, опираясь на палку, ушел в непроглядную чащу.

Горные люди

Три раза в день с высоких бревенчатых колоколен раздавался звон, который будил жителей Иван-города, созывая на молитву. Мирские дела на время замирали, и православные, крестясь на святые иконы, на пономарей, чьи фигуры, будто маятники, двигались под самой крышей звонницы, стекались к храму.

— Бом! Бом! — бил набат.

А потом к этому звону присоединялись колокола поменьше — веселее да позвонче, вызывая радость у собравшихся близ паперти горожан. Миряне шли замаливать свои грехи, прося прощения у Христа.

Уже кончилась заутреня, когда к городку подъехал небольшой отряд черемисов. Конники прибыли с миром, руки были свободны от сабель и ружей. Впереди на рыжем коне ехал немолодой улан. На ногах — красные, расшитые золотом ичиги, на голове — меховой малахай с хвостом лисицы, поверх длинной рубахи — шитый тюльпанами камзол.

— Впереди-то, видать, князь ихний, — приложив ладонь к глазам, высказался тысяцкий, — только зачем они пожаловали?

— Никак знаки нам какие-то делают? — заметил стоявший рядом стрелец.

Тысяцкий прижмурил подслеповатые глаза и подтвердил: