Госпожа трех гаремов

Шах-Али, не в силах справиться с подступившим гневом, зло прошептал:

— А вот этого не надо! Ты — только моя жена! Я — хан! И сам знаю, что мне нужно делать!

Шах-Али развернулся и, не сказав больше ни слова, оставил покои бике.

Кинжал мурзы Чаруна

Не умел прощать обиды Шах-Али. Четвертого дня, после того как знатные мурзы приподняли его за четыре угла ковра в мечети и провозгласили новым ханом, он вспомнил про старых врагов. Стрельцы обходили дом за домом и, невзирая на чины и достоинства, хватали неугодных Шах-Али и, подталкивая их рукоятями сабель, вели на ханский двор.

Казань перестала удавляться: тот, кто еще вчера был могуществен и знатен, ныне становился гонимым и нищим. Тот, кто еще вчера был в тени, теперь занял место возле правителя. Из зинданов раздавались крики обреченных — в эти дни палачи не оставались без работы.

Всякое утро нового правления город встречал угрюмо: не стало слышно привычных голосов дервишей, выпрашивающих милостыню у дверей мечетей, даже базары теперь были не такие крикливые и беззаботные, как несколько дней назад.

Только голос муэдзина, созывающего народ, попрежнему оставался громогласным и пронзительным:

— Велик Аллах. Я исповедую, что нет Бога, кроме Аллаха! Я исповедую, что Мухаммед — посланник Аллаха! Спешите на молитву! Спешите к спасению! — И от себя добавлял: — Правители приходят и уходят, остается незыблемым только Аллах.

Мурза Чарун в тот день молился в одиночестве. Молился дольше и усерднее обычного.

— Да поможет мне Аллах в моих начинаниях!

А потом он неторопливо поднялся с колен, подобрал платок, на котором только что молился, и повязал им пояс.

— Все, что я делаю, идет во славу Аллаха! На благо Всевышнему! — подбодрил он себя словами, а потом спрятал под одежду кинжал и вышел из дома. У ханского дворца было пусто.

Некоторое время мурза стоял в тени густого клена.

— Аллах, ты на моей стороне. — Он наконец решительно шагнул из тени прямо к главным воротам.

Два стрельца преградили Чаруну дорогу.

— Куда лезешь? Аль стражи не видать?! — недовольно спросил один из них, выставляя вперед бердыш. — Не велено никого пускать!

Полукруглое острие бердыша мягко распороло кафтан, вышитый золотыми нитями.

— Посторонись! Посмотри сюда! — Мурза Чарун чуть приоткрыл кафтан, показывая стрельцам широкий кожаный пояс, украшенный жемчугом. — Я казанский карачи! Я могу заходить в ханский дворец, когда хочу!

— Не велено! — решительно оттолкнул мурзу стрелец.

Чарун поднял глаза вверх, туда, где был виден полукруглый свод мечети Кулшерифа, прочитал про себя молитву и тихо, словно говорил только себе, произнес:

— Да простит меня Аллах, что удар придется не тому, кому он предназначен!

Чарун выхватил из-за пояса кинжал и ударил стрельца в горло. Дружинник захрипел, брызгая на кафтан кровью, а потом, уронив бердыш, повалился на бок.

— Ах ты, нечисть басурманова! — махнул второй стрелец саблей.

Но, упреждая удар, за его спиной раздался голос хана:

— Оставь его!

Шах-Али подошел к Чаруну и, обнажив бледные десны, продолжал:

— Ты хотел убить меня, мурза? Так вот он я!

Чарун вдруг заметил, что у хана выросла большая бородавка у самого уха, которая заросла густыми волосами.

Мурза засмеялся.

— Взять его! — гневно дрогнули губы хана. — Ты умрешь сегодня первым!

— А ну, чего застыл?! — ошалело орал стрелец. — В яму давай! К сродственникам своим!

Великий государь прислал из Москвы гневную грамоту: «Царь казанский, холоп мой! Сказывают мне, что дел государевых ты чуждаешься! Про наказы забыл, а меж тем христиане в полоне томятся! А посему повелеваю тебе, царь казанский, из неволи православных освободить!»

Шах-Али внимательно перечитал грамоту, после чего скомкал бумагу и поднес к пламени свечи.

Грамота долго не хотела гореть, только неуверенно почернели края, но потом она разом вспыхнула, освещая ярким светом ханские покои. Пламя осветило огромный ковер на стене — подарок Сафа-Гирею самого султана, и Шах-Али почувствовал глубокую зависть: сам он теперь никогда не сможет добиться благословения Сулеймана. Кто знает, быть может, его помощь и пригодилась бы.

Но пока нужно ладить с царем Иваном, он ближе, чем султан, а значит, гяуров надо освободить завтра же. Это может вызвать в Казани новое волнение, но другого выхода нет.

Шах-Али хлопнул в ладоши, и в покои вошел евнух, такой же безобразный и толстый, как его господин. «Быть может, это единственный человек в ханстве, который предан мне целиком, даже женам я не могу доверить всех тайн».

— Привести ко мне Ильсияр!

Черный евнух поклонился:

— Слушаюсь, повелитель.

Шах-Али незаметно уснул на троне и не слышал легкого шага жены. Проснулся он от робкого прикосновения, когда она мягкой ладошкой коснулась его лица. Шах-Али открыл глаза, и жена осторожно опустилась на колени к повелителю.

— Я скучала по тебе, господин мой. Почему ты так долго не звал меня к себе? — обиженно поджала она губы.

Ильсияр, девушка из богатого рода, была приемной дочерью Шах-Али. Кто мог знать, что она вырастет в такую красавицу?! И он взял ее в жены.