Госпожа ворон

— Я имею все права звать тебя так, как захочу, — осадил Гор и снова потянулся к лицу женщины. Та оттолкнула его руку размашистым ударом.

— Только ты так думаешь.

— Потому что это правда.

Бансабира взвилась на ноги:

— Ты доконал уже, Гор. Сколько можно мнить себя моим хозяином?

— Я не считаю себя твоим хозяином, — примирительно сказал Тиглат. — Я считаю себя твоим творцом. Согласись, даже твое тело — не что иное, как один сплошной след моего влияния. Так что, думаю, будет справедливо…

Бансабира со всей силой толкнула мужчину в грудь.

— Да катись ты в пекло со своей гнусной справедливостью, ублюдок.

Гор заинтересованно поднял бровь.

— Ты ничего не знаешь обо мне. Вбил себе в голову невесть что, а на деле понятия не имеешь, чем я живу, чего желаю, за что бьюсь. Кто за мной идет и какие я люблю сказания…

Бансабира не договорила: побагровев, Гор размашисто шагнул ей навстречу, заставляя пятиться и тут же ухватил железными пальцами женское горло. Бану охрипла, но не опустила ни головы, ни глаз.

— Гор, — подался Аймар.

Бансабира вцепилась в руку наставника длинными пальцами, но больше никак не показывала ни страха, ни жалости к себе.

— Ничего не знаю, говоришь? — злобно прошипел Тиглат. — Я знаю, кого ты ненавидишь больше всех и кого ненавидишь больше меня. Я знаю, в какой позе ты спишь и с кем лишилась невинности. Я знаю, какова твоя кожа на вкус с того дня, как впервые высосал яд из твоей ноги, — он вызверился окончательно, оторвав Бану от земли одной рукой. — Я не знаю о тебе ничего?

— Прекрати сейчас же, — влез Дайхатт, но Гор не глядя оттолкнул его, а затем отшвырнул от себя Бансабиру.

— Я знаю, с каким восторгом ты берешься за меч и как тебе весело, когда противник не прост, — загремел Гор, наступая. — Я знаю, как ты любишь чувствовать силу. Я знаю, какое чудовище сидит у тебя внутри и как оно, рыча, поднимает голову по ночам, если представляется шанс убивать из тени. Твою мать. Я. Один. Тебя. Знаю, дерзкая ты дрянь. Я и только я.

Гор встал вплотную и, грубо схватив за плечи, встряхнул, нависая, как грозовая туча.

— Только я принимаю тебя такой, какая есть.

В другой ситуации Бансабира съязвила бы, что далеко не он один, но сейчас даже не вспомнила о Юдейре.

— Думаешь, хоть один из них, — продолжал орать Гор, кивнув в сторону озадаченного и вооруженного Дайхатта, который не вмешивался хотя бы потому, что сама Бансабира никак не сопротивлялась напору орсовца, — хоть один из твоих сопливых ухожеров, примет тебя с кровавым ужасом, который ты так чтишь? Думаешь, хоть один отогреется в руках, по плечо умазанных кровью? Спроси этого недоумка, женские ли это руки. Ну. Ну спроси же, Бану, — Гор все тряс ее и тряс, непрестанно чего-то требуя.

— Этот твой ясовец едва в штаны не наложил, глядя на тебя — и остальные тоже. Ты дура, Бану Изящная, если веришь, что кто-то, кроме меня, может полюбить тебя всю.

Бансабира содрогнулась от его слов, шаря по искаженному ненавистью и болью лицу немигающим взглядом. Гор, мрачный, как коса Старухи Нанданы, тяжело дышал полной грудью, раздувая крупные ноздри.

— Все строишь из себя великую таншу, — бросил он Бану, — а правда в том, что только мне ты нужна целиком. Без всех своих богатств и со всем твоим дерьмом.

Бансабира силой выдернула плечо из грубых лапищ Тиглата и, задетая за живое, от всей души влепила ему пощечину.

— Астароше, — с черным от злобы лицом бросила женщина. — Астароше меня любил.

Она отступила на шаг, едва не рыдая от досады: почему всегда, когда она находит в себе силы забыть, какой Гор подонок, он неизменно считает своим долгом напомнить ей? Как она могла так заблуждаться на его счет? Этот изверг по-прежнему твердит о чувствах, будто намерено играясь с ней.

Гор не повелся: едва Бану отошла, он окинул ее взглядом и снова сократил дистанцию:

— Астароше попросту велся на юность и перетрахал свору молоденьких баб, пока ты не повзрослела, — жестоко заявил Гор. — И только я, осознав, никогда не врал, что любил тебя одну.

Проглотив ком слез, Бансабира опустила голову.

— Ты знать не знаешь, что такое любовь, Тиглат, — шепнула она. — Мы выяснили это очень давно.

Женщина оттолкнула его в грудь, пошла к кобылице и, распутав животное, взобралась в седло. Гор, сжав кулаки, больше не удерживал.

* * *

Клинки Богини расселись по лошадям, оставляя остальным закончить с мародерством. Лошадей держали шагом, и ясовцы поспевали с легкостью. Только Аймар украдкой переводил глаза с Бану на Гора и обратно, недоумевая над случившейся сценой и особенно над тем, почему танша не гонит его после всего сказанного, а Гор не уходит сам. Ведь за весь последующий день они слова друг другу не сказали. И тем не менее, расстаться не поторопились тоже.

Есть такая форма ненависти, такая форма неприязни, которая, как ни крути, становится частью сущности. И, как часть, она становится слишком ценной, как рука или нога, которую человек не в силах отринуть. Проходит время, и эта неприязнь перерастает в зависимость. А зависимость — в прощение.

* * *