Госпожа Женни Трайбель, или «Сердце сердцу весть подает»

Все это госпожа советница сказала вполне серьезно, но она принадлежала к числу тех счастливцев, которые не могут долго сосредоточиться на одной мысли, и потому немного спустя вернулась к туалетному столику, чтобы навести на себя окончательный лоск и спросить у зеркала, удастся ли ей нынче превзойти свою гамбургскую невестку. Правда, свекровь была по меньшей мере в два раза старше своей невестки, но Женни прекрасно знала, что возраст не играет роли, что решает дело умение вести беседу, живость взгляда, словом, «сочетание форм» - как в одном, так и в другом, и даже скорее в другом смысле. А уж по части форм советница, достигшая пределов упитанности, бесспорно превосходила невестку.

В комнате, расположенной симметрично будуару по другую сторону передней залы, сидел коммерции советник Трайбель и читал «Берлинер тагеблатт». Как раз сегодня газета вышла с юмористическим приложением, «Проказы», и Трайбель смаковал карикатуру и философические соображения Нунне. «Здорово!.. Превосходно!!! Но надо все-таки отложить ее в сторонку или, на худой конец, положить сверху «Дейчес тагеблатт». Не то Фогельзанг отречется от меня. А я при нынешнем положении дел не могу без него обойтись, не могу настолько, что вынужден пригласить его на обед. Занятное соберется сегодня общество! Взять хотя бы этого Нельсона, которого нам спихнула Елена, потому, видите ли, что ее горничные, как обычно, заняты утюжкой. Потом Фогельзанг, этот отставной лейтенант и agent-provocateur[1] в предвыборных компаниях. Дело он понимает, так все говорят, а мне приходится верить на слово. В одном я не сомневаюсь: если он проведет мою кандидатуру в Тейпиц-Цоссене и на брегах Вендской Шпрее, значит, проведет и здесь. А это главное. В конце концов все делается для того, чтобы мне одержать победу в самом Берлине и чтобы, когда настанет время, оттеснить Зингера или кого-нибудь другого из той же братии. После недавней пробы красноречия у Буггенхагена я считаю победу более чем вероятной, значит, надо держать Фогельзанга в боевой готовности. Язык у него подвешен дай бог каждому, можно только позавидовать. Хоть я и сам не из секты молчальников, но рядом с Фогельзангом я нуль. Иначе и быть не может: ведь если говорить откровенно, его шарманка умеет играть всего три песни, он их крутит одну за другой, прокрутит все три и начнет снова. Так обстоит дело, и в этом-то его сила, gutta cavat lapidem[2]. Старый Вилибальд Шмидт от души бы порадовался, если б услышал, как я изъясняюсь по-латыни, разумеется, при условии, что я не наврал. Хотя нет, скорее наоборот; если я допустил две-три ошибки, ему было бы даже приятнее, ученые - они все такие… А Фогельзанг, этого у него не отнимешь, обладает еще одним достоинством, которое даже важнее умения твердить одно и то же: он наделен верой и вообще настоящий фанатик. Интересно: не так ли обстоит дело и с прочими видами фанатизма? Пожалуй, именно так. Человек разумный не может быть фанатиком. Кто верит лишь в один какой-то путь, в одно какое-то дело, тот poveretto[3], а если вдобавок это дело есть он сам, он опасен для общества и созрел для сумасшедшего дома. Вот каков тот господин, в честь которого, если, конечно, не считать мистера Нельсона, я сегодня даю обед и даже пригласил двух высокородных фрейлин, голубую кровь, которую не сыщешь на Кёпникерштрассе, а посему ее приходится приглашать из западной части города, а вторую половину - даже из Шарлоттенбурга. О, Фогельзанг, Фогельзанг! Вообще-то говоря, я его не выношу, но чего не стерпишь, будучи патриотом и гражданином!» Здесь Трайбель опустил взгляд на протянутую между петлями сюртука цепочку, к которой были подвешены три миниатюрных ордена,- из них румынский - самый высокий,- вздохнул и рассмеялся. «Да, всего лишь Румыния, а ранее Молдавия и Валахия. Для меня маловато».

Первым подъехал экипаж его старшего сына Отто, который жил своим домом и в самом конце Кёпникерштрассе, между Силезскими воротами и понтонным складом саперных казарм, держал лесоторговый склад, правда, не простой, а рангом повыше, ибо торговал он исключительно ценными породами - фернамбуком и синим сандалом. Отто был женат уже восемь лет. Едва экипаж остановился, он помог выйти своей жене, с учтивой поспешностью предложил ей руку и, миновав палисадник и парадное крыльцо, очутился в передней части отцовской виллы, напоминающей застекленную веранду. Старый советник уже стоял в открытых дверях и принял детей с присущим ему грубоватым радушием. Затем из смежной комнаты, которую лишь портьера отделяла от большой залы, явилась госпожа советница и подставила невестке щеку, покуда сын целовал ей руку.

- Хорошо, что ты пришла,- сказала советница невестке, удачно сочетая в приветствии насмешку и радость. (Надобно сказать, что она была - когда захочет - великая мастерица по части таких сочетаний.) - Я, уж признаться, боялась, что тебе недосуг.