Гость из будущего: Анна Ахматова и сэр Исайя Берлин: История одной любви

А в 90-е годы семья Пуниных, удивив всех, вдруг заявила, что Гость из будущего — это не кто иной, как скончавшийся в 1953 году Пунин, и выступила с требованием, что именно его должны считать (так патетически была сформулирована претензия) главным «адресатом и героем лирики Ахматовой» (см., например, статью в журнале «Звезда», № 1 за 1995 год). Растущее число возможных «гостей» Фонтанного дома немного напоминает спор семи греческих городов за право считаться родиной Гомера — и в этом смысле действительно может служить свидетельством бессмертия Ахматовой. С другой стороны, непременное желание привязать этот образ к конкретной личности затрудняет понимание Гостя как литературного образа. Ведь Гость из будущего — это обобщенное воплощение всего того, что пробудил визит Исайи Берлина в душе Ахматовой.

Наиболее точным можно считать толкование Надежды Мандельштам: «„Гость из будущего“ в поэме совсем не таинственное создание, как говорят любители тройного дна. Это, во-первых, будущий читатель, во-вторых, вполне конкретный человек <…>. Он был прообразом будущего читателя, потому что в тот проклятый год в нашей стране еще никто не научился читать».

Эта мысль заслуживает внимания хотя бы уже потому, что включает в себя не только слово «гость», но и понятие «будущее». Будущее как особое измерение играло в русской поэзии важную роль уже в начале XX века. Футуристы Маяковский, Хлебников, Бурлюк, переводя слово «futurum» на русский, называли себя «будетлянами», что примерно должно пониматься как «люди будущего», «граждане будущего».

Утописты, от Кампанеллы до Фурье, любили помещать свои идеальные миры в воображаемых странах или городах — отсюда многочисленные «мечты об идеальном государстве» («Staatstraum», как называл их Эрнст Блох). Ахматова тоже понимала под «будущим» не называемое конкретно, но при всем том существующее общество. Когда она, расплакавшись, произнесла: «…вы приехали сюда из общества человеческих существ», она, по всей очевидности, увидела остров Утопию, который находился где-то у берегов Британии.

Из пространного интервью, которое взял у сэра Исайи Берлина иранский философ Рамин Яханбеглу, выясняется: хотя Берлин в принципе отрицал любой коммунизм, в то же время социалисты-утописты XIX века оказали на него немалое влияние. Однако до встречи с Ахматовой и Пастернаком он вряд ли подозревал, что граждане государства, созданного под знаком Великой Утопии, считают своим идеалом, почти без всякого намека на критику, свободный, то есть Западный мир. «Оба были в числе тех, — вспоминает Берлин, — кто питал чрезмерные иллюзии о богатой художественной и интеллектуальной культуре Запада…»

То, что для политиков является фатальной ошибкой, у поэта может стать источником вдохновения. Так появление Исайи Берлина, Гостя из будущего, оказалось для Ахматовой весьма плодотворным. Как заметил Анатолий Найман, эта встреча «перестроила и уточнила <…> ее поэтическую вселенную и привела в движение новые творческие силы».

А теперь пора поговорить о любви.

Что такое любовь? Если рассуждать бесстрастно, любовь — это фикция, фокус пересечения различных чувств: нежности и ненависти, отчаяния и надежды, жажды обладания и жажды быть обладаемым, боли и наслаждения, радости и печали. В трансцендентальном же смысле — автономная, самодостаточная реальность, едва ли не единственное состояние, в котором человек способен пребывать целиком, без остатка, как в рождении или смерти. Эротические компоненты, в том числе и само соитие, воплощают лишь тягу к состоянию исключительности — именно воплощают, то есть реализуют физически, телесно, «во плоти», — к состоянию, в котором влюбленные ощущают себя антиполюсом окружающего мира.

Но любовь, даже так называемая безответная любовь, в любом случае есть отношение к другому, постоянные попытки перешагнуть грань между собой и другой личностью. Исайя Берлин почувствовал любовь Ахматовой, тем самым превратив ее в очевидность. Посещение дипломатом Фонтанного дома: прибытие и уход, темы разговоров, аромат его сигары, случайные прикосновения — все это сгустилось, став своего рода мифом. Поэтессе нужно было лишь продлить нити действия, продолжить диалог, чтобы оживить прошлое. Встреча и расставание — этого достаточно для поддержания вечного напряжения, которое характеризует всякую любовь.

Нереальность, неосуществимость новой встречи лишь усилила взаимное тяготение Ахматовой и Берлина. «Так, отторгнутые от земли, / Высоко мы, как звезды, шли», — писала Ахматова 26 ноября 1945 года, когда память о встрече была еще совсем свежа. А спустя месяц снова перенесла воспоминание о той ночи в небесные сферы.

В легкий блеск перекрестных радуг
Разговор ночной превращен.

Даже в 1963 году, когда яркость переживания должна была бы поблекнуть, Ахматова все еще надеется на новую космическую встречу. Стихотворение называется конечно же «Ночное посещение»; однако на сей раз место встречи — не среди звезд, а в мире музыки.