Гость из будущего: Анна Ахматова и сэр Исайя Берлин: История одной любви

«За эти годы было безупречным и ее гражданское поведение. Когда на встрече в Ленинграде с группой реакционных английских студентов покойный М. Зощенко почел для себя возможным апеллировать к этим навязчивым гостям против решения Центрального Комитета, Анна Ахматова дала им решительную и резкую отповедь. Еще задолго до прошлогодней свистопляски с присуждением Нобелевской премии Б. Пастернаку я слышал от Ахматовой слова резкого осуждения художественной слабости и политической тенденции романа „Доктор Живаго“, который она читала в рукописи, переданной ей Пастернаком лично».

После этой, более чем двусмысленной похвалы литературный функционер подходит к сути. «Какая-то форма государственного (подчеркнуто Сурковым. — Д. Д.) признания полустолетнего творческого труда Анны Ахматовой <…> была бы сильным ударом по тем реакционерам и колеблющимся интеллигентам, которые еще до сих пор никак не расстаются с пресловутым „делом Пастернака“».

Итак, Анна Ахматова против Бориса Пастернака. Сурков выложил на стол этот новый козырь, чтобы с его помощью радикально изменить положение своей подзащитной. Иезуит среди иезуитов, он досконально знал, какая именно лицемерная логика наилучшим образом воздействует на партаппарат. В этих кругах даже элементарной справедливости ты можешь добиться, скорее всего, если изобразишь ее как пощечину классовому врагу. Но подоплека дела была куда проще: Хрущев готовился встретиться с Эйзенхауэром. Гигантской советской империи позарез нужна была благосклонная улыбка свободного мира.

В ноябре 1958 года московское руководство одержало пиррову победу. После безобразной пропагандистской кампании, в ходе которой главный советский чекист публично обозвал Бориса Пастернака свиньей, писателя удалось наконец сломать: боясь, что его лишат гражданства, он отказался от Нобелевской премии. Международный авторитет Советского Союза рухнул и разлетелся на мелкие осколки.

В ту самую неделю, когда Пастернак публично отказался от собственной славы, в одном из московских издательств вышел сборник Анны Ахматовой «Стихотворения» — смешным, на фоне читательского интереса, тиражом в 25 тысяч экземпляров и объемом в 132 страницы. Эта тоненькая книжечка в красной обложке, которую в дружеском кругу иронически называли коммунистическим манифестом, стала плодом двойного компромисса: уступки Алексея Суркова, сделанные им официальной цензуре, были дополнены вынужденным смирением самой Анны Ахматовой, покорно принявшей пожелания Суркова. В итоге значительную часть сборника составили переводы корейской, польской, румынской и болгарской поэзии, которые Ахматова делала скорее ради заработка, чем по вдохновению. Тем не менее пятнадцатилетнему запрету на публикацию ее стихов удалось положить конец, и это было в общем-то самое главное. Ахматовой пришлось отказаться от многих своих прежних и новых стихов: трагические вехи ее жизненного и творческого пути никак не должны были отразиться в сборнике. И все же туда попали, например, стихи цикла о «несостоявшейся встрече» — разумеется, без упоминания имени Берлина — и несколько фрагментов из «Поэмы без героя».

В свое время Ахматова приветствовала решение Шведской академии и лично поздравила Пастернака, хотя действительно весьма критически — по причинам чисто эстетического характера — отзывалась о «Докторе Живаго». При всем том она ни словом не осудила (во всяком случае, публично) отдающую судом Линча кампанию против Пастернака. Однако упрекать в этом пожилую, больную и все еще находящуюся в опале поэтессу было бы не только несправедливо, но и просто глупо. Открытых форм солидарности интеллигенции, пару лет назад еще грозивших верной смертью или долгой ссылкой, в те времена в Советском Союзе еще не существовало. Подобными выступлениями протестующий мог навредить только самому себе, ни на йоту не изменив в лучшую сторону положение жертвы.

Неясно, была ли какая-то прямая польза от письма Суркова, которое Хрущев (судя по пометке на папке с письмом, сделанной Владимиром Лебедевым, помощником Хрущева) действительно прочитал. Очевидно тем не менее, что после XXII съезда КПСС, состоявшегося в октябре — ноябре 1961 года, условия жизни и работы Анны Ахматовой изменились в лучшую сторону. Этот съезд не только обозначил перспективы движения к коммунизму, но и усилил антисталинскую направленность курса, взятого XX съездом. На съезде, в сущности, были повторены основные тезисы и положения закрытого доклада, который сделал Хрущев в феврале 1956 года, — но на сей раз повторены во всеуслышание, перед всей гигантской империей. Тех, кто и сейчас не отказался от верности Сталину, исключили из партии, а тело самого Сталина вынесли из мавзолея. Эта мера, отнюдь не свидетельствовавшая о высоком вкусе ее инициаторов (безвкуснее был, пожалуй, разве что сам мавзолей), стала важной вехой в истории СССР: к эксгумации фараона невозможно относиться так, будто ее не было.