Гостья

– Ничего не сделала, – уклончиво отвечала Ксавьер.

– О! Расскажите, – попросил Пьер своим самым вкрадчивым тоном. – Мне страшно интересно узнать, что скрывается в глубинах этого тихого омута.

– Да нет, Инес ничтожество, – сказала Ксавьер. – Дело в том, что я не люблю, когда полагают, будто имеют на меня права. – Она улыбнулась, и неловкость Франсуазы усилилась; когда Ксавьер бывала с ней наедине, на ее беззащитном лице, лице ребенка, невольно отражались отвращение, удовольствие, нежность; теперь же она ощущала себя женщиной перед лицом мужчины, и черты ее в точности выражали оттенки доверия или сдержанности, которые она решила проявить.

– Должно быть, ее привязанность назойлива, – заметил Пьер с простодушно-заговорщицким видом, на который попалась Ксавьер.

– Вот именно, – ответила она, просияв. – Однажды я отказалась от встречи в последнюю минуту, это в тот вечер, когда мы были в «Прери»; у нее было лицо ослицы…

Франсуаза улыбнулась.

– Да, – с живостью продолжала Ксавьер, – я была бесцеремонной, но она позволила себе неуместные замечания. – Покраснев, она добавила: – По поводу того, что ее не касалось.

Так вот в чем дело; Инес, должно быть, расспрашивала Ксавьер о ее отношениях с Франсуазой и, возможно, пошутила на сей счет со свойственной ей спокойной нормандской неуклюжестью. Безусловно, за капризами Ксавьер скрывался, таким образом, целый мир настойчивых потаенных дум; мысли об этом вызывали легкое беспокойство.

Пьер рассмеялся.

– Я знаю малышку Элуа, которая, если какой-то приятель отменяет свидание, всегда отвечает: «А я как раз занята». Но не у всех хватает такта.

Ксавьер нахмурилась.

– Во всяком случае, у Инес его нет, – сказала она. Должно быть, она смутно почувствовала иронию, поскольку лицо ее окаменело.

– Видите ли, это сложно, – серьезно продолжал Пьер. – Я прекрасно понимаю, что вам претит соблюдать правила; однако и одним мгновением тоже жить нельзя.

– Почему? – спросила Ксавьер. – Зачем всегда таскать за собой кучу старого хлама?

– Видите ли, – отвечал Пьер, – время не соткано из множества разрозненных отрезков, в которых можно попеременно замыкаться; когда вам кажется, что вы попросту живете настоящим, на самом деле вы невольно закладываете будущее.

– Я не понимаю, – сказала Ксавьер далеко не любезным тоном.

– Попробую объяснить.

Когда кто-то вызывал у Пьера интерес, он был способен с ангельским терпением искренне спорить часами. Это была одна из разновидностей его великодушия. Франсуаза почти никогда не давала себе труда излагать то, что думает.

– Предположим, вы решили пойти на концерт, и в последний момент мысль о том, чтобы куда-то идти, ехать в метро, становится вам невыносима, – продолжал он. – Тогда вы объявляете себя свободной в отношении прежних своих решений и остаетесь дома. Это очень мило, но когда через десять минут вы оказываетесь в кресле и начинаете скучать, то уже отнюдь не свободны, вы всего лишь претерпеваете последствия своего поступка.

Ксавьер усмехнулась.

– Опять одно из ваших прекрасных изобретений, концерты! Чтобы стремиться слушать музыку в назначенный час! Но это же нелепо. – И она добавила чуть ли не злобным тоном: – Франсуаза сказала, что я должна была пойти сегодня на концерт?

– Нет, но я знаю, что, как правило, вы никогда не решаетесь выходить куда-то. Это обидно – жить в Париже затворницей.

– Уж во всяком случае, не этот вечер заставит меня пожелать измениться, – презрительно заявила Ксавьер.

Лицо Пьера омрачилось.

– Так вы теряете множество драгоценных возможностей, – заметил он.

– Постоянно опасаться что-то потерять! Для меня нет ничего более мерзкого! Что потеряно, то потеряно, вот и все!

– Ваша жизнь действительно состоит из череды героических огорчений? – с саркастической улыбкой спросил Пьер.

– Вы хотите сказать, что я труслива? Если бы вы знали, как мне это безразлично, – произнесла Ксавьер сладчайшим голосом, слегка вздернув верхнюю губу.

Наступило молчание. У обоих, и у Пьера, и у Ксавьер, лица стали неприветливыми.

«Лучшее, что можно сделать, это пойти спать», – подумала Франсуаза.

Досаднее всего было то, что и сама она уже не воспринимала скверное настроение Ксавьер с той же небрежностью, как во время репетиции. Внезапно Ксавьер стала приниматься в расчет, не совсем ясно почему.

– Видите милую женщину напротив нас? – спросила Франсуаза. – Послушайте ее, уже довольно долго она излагает своему партнеру тайные свойства своей души.

То была молодая женщина с отяжелевшими веками; она устремляла на своего соседа магический взгляд:

– Я никогда не могла смириться с правилами флирта, я не выношу, когда меня касаются, это болезнь.

В другом углу молодая женщина, увенчанная зелеными и синими перьями, с сомнением смотрела на толстую ладонь мужчины, только что опустившуюся на ее руку.

– Здесь всегда множество пар, – заметил Пьер.

Снова воцарилось молчание. Ксавьер подняла руку на уровень своих губ и осторожно дула на обрамлявший ее кожу тонкий пушок. Нужно было попытаться что-то сказать, но все заранее звучало фальшиво.