Гостья

Она осталась стоять, не спуская глаз с двери Ксавьер. Одна. Без поддержки. Полагаясь теперь только на себя. Подождав какое-то время, она вошла на кухню и положила руку на рукоятку счетчика. Рука ее судорожно сжалась. Это казалось невозможным. Перед лицом ее одиночества, вне пространства существовало это враждебное присутствие, которое так долго подавляло ее своей слепой тенью; оно было тут, существуя лишь для себя, целиком отражаясь только в себе, уничтожая все, что мешало; оно весь мир заключало в свое собственное торжествующее одиночество, оно, единственное, исключительное, распространялось безгранично, до бесконечности; все, чем оно было, оно извлекало из себя, отвергая любое воздействие, оно воплощало абсолютный разрыв отношений. А между тем довольно было опустить рукоятку, чтобы его уничтожить. Уничтожить сознание. «Как я могу?» – подумала Франсуаза. Но как могло статься, чтобы существовало сознание, которое не было бы ее собственным? Тогда, значит, не существовала она. Франсуаза повторила: «Она или я». И опустила рукоятку.

Она вернулась в свою комнату, собрала разбросанные на полу письма и бросила их в камин. Чиркнув спичкой, она смотрела, как горят письма. Дверь Ксавьер была заперта изнутри. Подумают о несчастном случае или самоубийстве. «В любом случае доказательств не будет», – подумала она.

Раздевшись, она надела пижаму. «Завтра утром она будет мертва». Франсуаза села лицом к темному коридору. Ксавьер спала. С каждой минутой сон ее сгущался. На кровати еще оставалась живая форма, но это уже был никто. Не было никого. Франсуаза была одна.

Одна. Она действовала в одиночестве. Столь же одинокая, как в смерти. Когда-нибудь Пьер узнает. Но даже он узнает лишь внешнюю сторону этого деяния. Никто не сможет ни осудить ее, ни оправдать. Ее деяние принадлежало лишь ей. «Это я так хочу». Это ее воля свершалась, ничто более не отделяло ее от нее самой. Она, наконец, сделала выбор. Она выбрала себя.