Гостья

– Они с нетерпением будут ждать, когда в следующем году ты поставишь свою пьесу, – сказала Франсуаза и весело добавила: – А теперь, после успеха «Юлия Цезаря», можно не сомневаться, что публика поймет тебя; ничего не скажешь, это замечательно.

– Будет хорошо, если в то же время вы опубликуете свою книгу, – сказал Жербер.

– Ты станешь не только общепризнанным, ты будешь знаменитым, – добавила Франсуаза.

– Если ничего не случится, – улыбнувшись, сказал Пьер.

– Ты же не думаешь, что мы будем сражаться за Джибути? – спросила она.

Пьер пожал плечами.

– Думаю, что мы чересчур рано обрадовались во время Мюнхена; много чего может произойти до будущего года.

Наступило короткое молчание.

– Покажите вашу пьесу в марте, – предложил Жербер.

– Неудачное время, – заметила Франсуаза, – к тому же она будет не совсем готова.

– Вопрос не в том, чтобы любой ценой поставить мою пьесу, – возразил Пьер, – важнее знать, в какой мере сохранится вообще смысл ставить пьесы.

Франсуаза взглянула на него с тревогой; неделю назад, когда в «Поль Нор» в разговоре с Ксавьер он сравнил себя с упрямым насекомым, ей хотелось видеть в этом лишь причуду; но, похоже, у него зародилось настоящее беспокойство.

– В сентябре ты говорил мне, что, даже если разразится война, надо будет продолжать жить.

– Безусловно, но каким образом? – С уклончивым видом Пьер рассматривал свои пальцы. – Писать, ставить пьесы – это же все-таки не самоцель.

Он действительно был в растерянности, и Франсуаза чуть ли не рассердилась на него. Ей необходимо было иметь возможность спокойно верить в него.

– Если так, то что же самоцель? – спросила она.

– Именно поэтому все не так просто, – ответил Пьер. На лице его появилось туманное и едва ли не тупое выражение. Такое лицо у него бывало по утрам, когда с покрасневшими от сна глазами он отчаянно искал по комнате свои носки.

– Половина третьего, я уношу ноги, – сказал Жербер.

Обычно он никогда не уходил первым; он ничем так не дорожил, как минутами, проведенными с Пьером.

– Ксавьер опять опаздывает, – сказала Франсуаза. – Это досадно. Тетя желает, чтобы мы пришли к портвейну, ровно в три часа.

– Ксавьер там умрет от скуки, – заметил Пьер. – Надо было встретиться с ней после.

– Ей хочется посмотреть, что такое вернисаж, – сказала Франсуаза. – Не знаю, что она себе воображает.

– Наверняка вы будете смеяться! – заметил Жербер.

– Это протеже тети, – сказала Франсуаза. – Уклониться нет никакой возможности. Я уже пропустила последний коктейль, похоже, это было не очень красиво с моей стороны.

Жербер встал, кивнув Пьеру:

– До вечера.

– До скорого, – с жаром сказала Франсуаза. Она смотрела, как он идет в своем огромном, доходившем ему до пят пальто, старом пальто Пеклара. – Что-то, пожалуй, у нас сегодня не задалось.

– Он очарователен, но нам мало что есть сказать друг другу, – заметил Пьер.

– Так бывает не всегда, он показался мне каким-то мрачным. Может, это из-за того, что в пятницу вечером мы его бросили, хотя было вполне допустимо, что мы хотим сразу пойти спать, ведь мы были так измотаны.

– Если только нас никто не встретил, – возразил Пьер.

– Мы бросились в «Поль Нор», а оттуда вскочили в такси; разве что Элизабет… Но я ее предупредила. – Франсуаза провела рукой по затылку, пригладив волосы. – Это было бы досадно, – сказала она. – Не столько сам факт, но обман, это его страшно обидело бы.

Со времен отрочества у Жербера сохранилась несколько подозрительная чувствительность; более всего он опасался показаться навязчивым. Пьер был единственным человеком в мире, который действительно был для него важен в жизни; он охотно мирился с тем, чтобы по отношению к нему брались какие-то обязательства, но при одном условии: чувствовать, что Пьер занимается им не только в силу долга.

– Нет, это маловероятно, – сказал Пьер, – впрочем, еще вчера вечером он был весел и дружелюбен.

– Возможно, у него неприятности, – сказала Франсуаза. Ее огорчило, что Жербер был печален, а она ничего не могла для него сделать; ей доставляло удовольствие знать, что он счастлив; ее восхищала та ровная и приятная жизнь, которую он вел. Работал он успешно и со вкусом, у него было несколько товарищей, различные таланты которых его очаровывали: Молье так хорошо играл на банджо, Барисон безупречно говорил на жаргоне, Кастье без труда выдерживал шесть порций перно; по вечерам в монпарнасских кафе он зачастую упражнялся с ними, пытаясь сопротивляться перно: с банджо он справлялся лучше. Остальное время он охотно проводил в одиночестве: ходил в кино, читал, бродил по Парижу, лелея скромные, но упрямые мечты.

– Почему эта девушка не идет? – спросил Пьер.

– Возможно, она еще спит, – ответила Франсуаза.

– Да нет, вчера вечером, когда заходила ко мне в кабинет, она точно сказала, что велит разбудить себя, – сказал Пьер. – Может, она заболела, но в таком случае позвонила бы.

– Ну нет, у нее жуткий ужас перед телефоном, ей это представляется зловредным орудием. Я скорее думаю, что она забыла о времени.