Гостья из прошлого

Отваге и правде учиться…

Борис и Виктор (разом подхватывают):

Единственный друг, дорогой комсомол,

Ты можешь на нас положиться…

Где-то на заднем плане, за кулисами, громко звучит оркестр. Хор гремит:

Мы пройдем сквозь шторм и дым,

Станет небо голубым,

Не расстанусь с комсомолом,

Буду вечно молодым!

ЗАНАВЕС

Из давних лет Письмо президенту

Товарищ президент!

Я, наконец, решил написать Вам личное письмо. Признаюсь, в немалой степени меня побудило пойти на это Ваше последнее выступление по телевидению, в котором Вы снова так ярко и образно сказали: не думайте, мол, что президент от народа оторвался и сидит на двух стульях сразу — это, товарищи, не так.

Знайте у себя в Москве, что есть человек, всецело это мнение разделяющий (не то, конечно, о котором Вы вчера упомянули, а то, которое Вы сами тогда же высказали). Это, во-первых. А, во-вторых, спешу Вас предупредить, что по предстоящему Вашему ответу собираюсь определить дальнейший свой курс, и мнение рядового избирателя не может быть Вам безразлично — особенно если вдруг в новом Союзе решат Вас всё-таки снова избирать, на этот раз всем народом.

Не обижайтесь, Михаил Сергеевич, убедительно прошу: имейте это в виду.

Итак, по существу. Увы, без рассказа о себе не обойтись. Я попробую придерживаться максимально деловой формы, зная, что Вы заняты сейчас переходом к рынку. Так что потерпите немного.

Я родился в интеллигентной семье. Папа у меня доцент, читает курс научного коммунизма. Кажется, теперь это именуют историей социалистических учений, но не ручаюсь. Мама, посвятившая себя воспитанию детей (меня) — простой работник торговой сети. Сам я появился на свет в день, когда, как говорит папа, советскому народу объявили, что братская Чехословакия нуждается в помощи. Теперь, Михаил Сергеевич, не без Вашего вклада (не спорьте, я знаю, что Вы скромный) это у нас признано грубым нарушением международного права и вмешательством в суверенные дела. Видите, с самого начала что-то общее между нами?..

Потом, как указали Вы на двадцать седьмом съезде партии, наступил застой. Мы росли, как все дети. Я ходил сначала в детский сад, где меня учили рисованию, лепке из пластилина, пению хором под фортепьяно (к стыду своему, не знаю по сей день разницы между фортепьяно и пианино), а также познакомили с практическим применением эмалированного горшка. Играть я любил преимущественно в войну и, сидя на плечах у папы, дважды в год принимал участие в праздничных демонстрациях. Все махали бумажными цветами, и я махал.

Сейчас некоторые публицисты нам подбрасывают, что-де все были причастны, что ответственность, мол, коллективная: и тех, кто был внизу, и тех, кто сверху. Я это, как и Вы, отметаю. Я тоже, как видите, был, так сказать, сверху. Опять, между прочим, совпадение…

Продолжаю. Из детского сада я вышел вполне развитым ребенком. Умел бегло читать, сморкаться без напоминания и затвердил даже три или четыре матерных слова, принесенных в эту невинную обитель кем-то из приятелей, еще более развитым. За повторение их всуе я впервые в жизни был поставлен дома в угол, но не прошло и получаса, как подоспела реабилитация в лице бабушки.

Леонида Ильича Брежнева я помню неплохо. В журнале «Мурзилка», который выписывала для меня мама, мне еще в дошкольную пору довелось раскрашивать фломастером ту самую фотографию, на которой он целует в щеку пионера. Вообще, нужно заметить, не греша против истины, как некоторые: Леонида Ильича я совершенно искренне любил. Что было, то было. Как сейчас говорят, из песни слов не выкинешь. По-моему, и Вы как-то раз что-то похожее говорили, про песню.

Он был большой, с очень широкой грудью, на которой помещалось столько всего блестящего (это уже много позже я услыхал неприличный анекдот про нее). И я тоже думал, как и папа, читавший газету «Правда», что за границей Леонида Ильича все уважают и боятся. Особенно так думал, когда смотрел трансляции парадов с Красной площади. Я, правда, не понимал тогда, почему лично мне должно быть от этого лучше, но лучше всё-таки было.

Когда Леонида Ильича везли в последний путь, я даже немного прослезился, хотя считался уже большим. Отчего-то весь вечер потом казалось, что теперь обязательно нападут китайцы, которых ужасно много. Я глядел на политическую карту мира, купленную мне еще во втором классе, когда я зачитывался Жюлем Верном, приставлял к ней линейку и прикидывал, что до нашего города они вряд ли дойдут.

Таким образом, Михаил Сергеевич, и я был озабочен проблемой нормализации наших с Китаем отношений.