Гостинодворцы. Купеческая семейная сага

На столах красовалась целая батарея донского, под столами валялись пустые бутылки. Вдоль стен сидели цыганки в яркопестрых костюмах и гремели хоровую. Блуждаев был пьян, как стелька. Он сидел на диване и, ероша и без того спутанные на голове кудри, пил стаканами донское и плакал слезами пьяного человека.

Отставной гусар, с потасканным лицом и ярко-красным носом, сидел возле Блуждаева и, отчаянно крутя левой рукой длинный ус, правой дирижировал хором, неистово пристукивая каблуком.

– Так! Жги! Ловко! Чище, идолы! – покрикивал гусар. – Люблю! Митя! Друг!.. Выпьем!

– Милые мои! – ревел Блуждаев, хватая себя за грудь и обрывая пуговицы у жилета. – Эфиопы-черти! Убейте меня! Ради бога, убейте!

– Митя, плюнь, выпьем! – твердил гусар, опуская усы в стакан.

– Убейте, эфиопушки! – плакал Митя, размазывая по лицу ладонью слезы. – Не могу я больше жить на свете после этого… тяжко мне, фараонушки… Дюжину шампанского! – перестал он вдруг плакать. – Стой! Стой, анафемы!..

Хор остановился.

– Плясовую… Тр-рогай!

Хор моментально тронул «Сени». Со стула сорвалась красивая смуглая цыганка и, сверкая черными, как агат, очами, ветром пронеслась по зале.

– Пашка, молодец! – орал Блуждаев, хлопая отчаянно руками и совсем перевешиваясь через стол. – Сатана! Люблю! Пашка!

Пашка замерла на мгновение посредине залы и, сверкнув агатами на Блуждаева, змеей поползла к нему, перегибая свой стан и вздрагивая плечами. Блуждаев схватил себя за волосы и впился глазами в цыганку. Гусар топал ногами. Цыганка сделала прыжок и под самым носом обмиравшего от восторга купца так отчаянно перетряхнулась всем корпусом и таким обожгла его жгучим взглядом, что Блуждаев застонал, словно его ударили ножом в сердце, и упал на диван.

– Пашка! – вскрикивал он, отчаянно взмахивая руками и сбивая со стола бутылки и стаканы. – Сюда, Пашка, сюда!

Гусар бросился к плясунье, схватил ее в охапку и посадил на колени к Блуждаеву.

– Все бери, все, только поцелуй! – кричал он, бросая на пол скомканные радужные бумажки.

Цыганка усмехнулась, влепила в мокрые пьяные губы купца поцелуй и в одну секунду очутилась у двери. В дверях стоял Иван Афанасьевич Аршинов и вызывающе смотрел на Блуждаева.

А Блуждаев, разлакомившись поцелуем цыганки и неистово крича: «Бис, Пашка, бис!», ловил руками воздух и, поймав голову своего гусара, заключил его в объятия.

– Пойдем, желанный, в сад, – шепнула цыганка Аршинову и скользнула в дверь.

Иван шагнул за ней и чрез минуту очутился в садике, слабо освещенном двумя-тремя фонарями, качавшимися на кустах бузины.

– Сюда, желанный, сюда! – говорила цыганка, скользя тенью по дорожкам. – Вот скамеечка, тут, садись.

Иван сел. Цыганка обвила его шею руками и словно огнем опалила его губы поцелуем.

– Что пропал, Иван Афанасьевич? Аль забыл уж свою «смуглянку»? – спрашивала она, прижимаясь к Аршинову.

Иван усмехнулся самодовольно и, повернув голову цыганки, посмотрел ей в глаза.

– Соскучилась? – спросил он.

– Вот как соскучилась, Иван Афанасьевич, и сон потеряла, и аппетиту никакого не стало.

– Ну?

– Провалиться на этом месте, желанный, коли вру…

– Я тоже, Пашенька, по тебе соскучился, да никак нельзя было… знаешь отца?

– У-у-у, беда! – затрясла та головой. – Был он как-то намедни у нас со своими покупателями – подступиться нельзя, так волком и глядит.

– Ха-ха-ха! – закатился Иван. – Неужели и ты его лаской не прошибла?

– Ничего не берет. Сидит да исподлобья на всех и глядит… и скупой-прескупой, не то что ты, Иван Афанасьич…

– Да я что, я добрый…

– Добрее да желаннее тебя я на свете человека не видывала.

Цыганка чмокнула снова Аршинова и захныкала.

– А у меня, желанный, опять несчастье: сестрица Маша пишет из Рыбинска, погорели недели две тому, все, как есть, дотла сгорело.

– Ладно. Я помогу.

– Вот спасибо, желанный! Век за тебя сестра Бога молить будет!

– Кто это у вас? – спросил Аршинов, перебивая цыганку и прислушиваясь к пению, доносившемуся из комнат.

– Блуждаев Дмитрий Федорыч. Знаешь?

– По фамилии слыхал.

– Третьи сутки у нас гуляет, богатый и тароватый купец.

– Ужли третьи сутки?

– Третьи, Иван Афанасьич!

– Счастье же вот людям, а я двое суток погуляю и сичас от папаши трепка формальная.

– Паша! Паша! – кричал гусар, появляясь в саду.

Он шел по дорожкам и цеплялся поминутно за кусты.

– Это что за чучело? – нахмурился Иван.

– А это с Блуждаевым приехавши…

– Не отвечай ему, ну его к лешему!..

Гусар прошел мимо сидевших на скамейке Аршинова с цыганкой и, попутавшись по кустам, выругался и скрылся в комнатах.

– Хмельны, оба хмельны, желанный… Спеть песенку прикажешь?

– Погоди, надо поговорить с тобой сперва.

Но говорить не пришлось. На террасе показалась грузная фигура Блуждаева, поддерживаемая гусаром.

– Пашка! Эй! – крикнул он, потрясая в воздухе бутылкой шампанского. – Адъютант, почему нет эфиопки, а?

– Придет… ты поверь уж моему слову.

– Почему нет? – орал Блуждаев, колотя бутылкой по перилам террасы. – Найди в моменту…

– Да придет, погоди… ах, как ты глуп, Митя!

– Желаю Пашку, и кончено… Пусть «Очи» споет… Пашка-а! Змея!