Государь

И тут Рёрех заговорил внятно и твердо, будто новая сила в нем открылась:

– Место мое твой отец знает. Попроси – покажет. Скажешь, что я велел… Сила твоя – земля есть… Слава твоя – огнь вечный… вещный…

Глава 4 Крещение Руси

Три дня спустя

Конная гридь стеной стояла вокруг капища. Суровая, молчаливая, с опущенными книзу копьями.

Ниже, не смея подходить к воинам, от которых так и веяло угрозой, колыхалась многотысячная толпа. Неестественно тихая. И это притом, что, казалось, сам воздух звенел от напряжения.

А вот звонкие частые веселые удары топоров казались вполне уместными в этот ясный солнечный день. Самое время поработать!

Но только это не избу рубили или лодку. Хирдманы Сигурда, громко переговариваясь по-своему, пускали на щепу то, чему испокон кланялись жители этих мест. Не просто так поручил Владимир это дело именно нурманам. Что для них словенские идолы: Сварог, Стрибог, Мокошь…

Богуслав увидел, как текут слезы по щекам воеводы Путяты. Они никогда не были друзьями, скорей – наоборот. Однако сейчас ему до физической боли стало жалко полянского воеводу, принявшего христианство, но лишь из преданности своему князю.

Тронув коня, он оказался рядом, положил ладонь на стиснутый до белизны кулак.

Путята обернул к нему исказившееся лицо…

– Как же это… – с мукой пробормотал он. – Это ж боги наши… Отцов, дедов, пращуров… Как же их так? Как же дальше-то жить? Значит – ни праздников, ни радостей? Кто теперь благословит поля, женщин? Кто отгонит зло?

– Всё будет хорошо, Путята, – негромко произнес Богуслав. – И земля родить будет, и праздники… Как же – без них?

Тут только Путята понял, с кем говорит, резко выдернул руку и отъехал в сторону. Жалость от природного христианина была ему сейчас – еще большая боль.

Нет, Путята не роптал. Ни на князя, ни на Добрыню, которого держал вместо отца. Он – не противился. Он принял Крест вместе со своим князем. Ну и что? Еще один бог, еще один амулет… Но смотреть, как губят родовых богов, – нестерпимо! Это как видеть, как горит твой дом отчий, слышать, как кричат, сгорая, близкие, родичи…

И ничего не сделать!

Хотелось развернуть коня, сбить, разметать нурманов, встать на защиту… И не один бы встал – многие поднялись бы! Все, в ком течет словенская кровь!

Нельзя. Княжье слово!

Путята не смотрел, но спиной слышал, чуял, как кричат казнимые боги. «За что? – кричат. – Мы же – ваши! Мы же вас хранили! Из века в век…»

Зачем?!

Три дня назад, на пиру, слушал Путята рассказ князя Стемида о том, как казнил нурманских богов нурман Олав, – и весело ему было. Кичливые, наглые нурманы. И боги у них такие же. Наглые, лживые, алчные. Такого нурманского бога топором, да еще нурманским топором – любо! А тут тем же нурманским топором…

Путята поглядел ввысь: всё так же пылает в поднебесье Сварогово Колесо. Не скатится вниз, не спалит огнем кощунов.

Не выдержав сияния, опустил Путята глаза на землю: хорошая земля, добрая, надежная, тучная… И не разверзлась, когда нурманский топор пробил грудь Мокоши. Не поглотила обидчика…

Путята оторвал взгляд от стоптанной травы, глянул на великого князя. Лица не увидел, только прямую спину и гордо поднятую голову. И по одной лишь посадке прочитал: нет у Владимира Святославовича сомнений.

Как он сказал сегодня им всем, дружине, гриди, воеводам: «Я знаю, что делаю, и всё, что делаю, – на благо руси!»

Путята любил своего князя. Владимир поднял его, возвел в воеводы, ценил, жаловал щедро, а требовал лишь одного: верить.

И Путята верил. В князя. И даже в Христа… немного. Но верить в то, что боги полянские, боги отцов, дедов, пращуров – должны сгинуть… В это Путята поверить никак не мог. Не вмещалась их боль в воеводином сердце.

– Вот что мучит меня, – наклонясь к Стемиду, проговорил Трувор. – Как же – отцы, деды наши? Мы крестимся, спасемся, а как же они? Неужто они теперь все – в аду огненном?

– Не знаю, брат, – прошептал в ответ Стемид Большой, князь белозерский. – Может, и в аду, а может, и еще где за Кромкой. Да ты не думай о том. Если они – в аду, так были там и прежде, и уж ничего поделать нельзя. Думаешь, они печалиться будут от того, что ты обретешь лучшую участь? Ты сам подумай: если б ты погиб, а дети твои спаслись – не радовался бы?

– Может, повременить с Крещением? – спросил Добрыня племянника. – Не нравится мне народ наш. Тихий очень. Не случилось бы беды.

– Нельзя, – одними губами, не поворачиваясь, проговорил Владимир. – Только что мы лишили их божьей защиты. Пусть то были лживые боги, неправильные, но они их берегли. И теперь один лишь Иисус может охранить их от зла. И от гнева этих… Прошлых. Нет! Будет – как я сказал. Не тревожься, дядя. Гридь верна мне. Даже те, кто не был с нами в Византии. Считай, что пришли мы на новую землю, дядя. И чтоб даже у самых слабых не возникло желания отступить, мы должны сжечь корабль, на котором пришли. Верь мне, Добрыня, брат матери моей! Верь! Я – вижу!