Государево кабацкое дело. Очерки питейной политики и традиций в России

Во-первых, со ссылкой на авторитет Ленина: никакими подтверждениями якобы высказанного им мнения о принятии идеи водочной монополии мы пока не располагаем. Известно, правда, ленинское письмо Сталину для членов ЦК от 13 октября 1922 г., заканчивавшееся фразой: «С Внешторгом мы начали рассчитывать на золотой приток. Другого расчета я не вижу, кроме разве винной монополии, но здесь и серьезнейшие моральные соображения…»^{461} Таким образом, винная монополия упоминалась Лениным явно в негативном плане, да к тому же лишь применительно к сфере внешней торговли и валютных поступлений. Но, по словам самого же Сталина, эта ссылка помогла на пленуме ЦК партии в октябре 1924 г. убедить колебавшихся и принять решение о введении водочной монополии^{462}.

Во-вторых, неискренен Сталин был и в постановке вопроса об источниках казенных доходов. По всей видимости, деньги можно было получить и иным путем, например, увеличив акциз на сахар, чай и другие продукты. Но производство спирта было проще и при низкой себестоимости гарантировало быстрое и надежное увеличение доходов.

В-третьих, вождь явно вводил в заблуждение собеседников, говоря о том, что крестьянин «начнет производить свою собственную водку»: самогон давно уже стал реальностью в русской деревне. В горбачевские времена в «трезвенной» прессе можно было встретить утверждения о преувеличении лидерами ВКП(б) самогонной опасности ввиду крайне низкого душевого уровня потребления спиртного. Подтвердить или опровергнуть это утверждение не представляется возможным из-за отсутствия сколько-нибудь достоверной статистики. Но несомненно то, что расчеты на полное вытеснение самогона казенной водкой (особенно в деревне) так и не оправдались, и это были вынуждены признать в 1929 г. организаторы новой противоалкогольной кампании.

Власти и формально, и по сути свернули борьбу с самогоноварением. Новый уголовный кодекс 1927 г. вообще не предусматривал какого-либо наказания за домашнее производство самогона^{463}. Этот странный и единственный в 70-летнем советском законодательстве шаг, напротив, как раз способствовал распространению самогоноварения и приобщению к нему крестьян, в том числе молодежи.

По-видимому, Сталин не случайно обошел молчанием проблему народного здоровья и недвусмысленно дал понять, что рассматривает водку прежде всего в качестве средства увеличения государственного дохода. Более интеллигентные партийные и государственные деятели, как ведущий идеолог Емельян Ярославский или нарком здравоохранения Николай Семашко, на первый план выдвигали как раз необходимость «вытеснения более опасного для здоровья и более доступного населению самогона»^{464}. Твердо был настроен на временный и исключительный характер этой меры и нарком финансов Сокольников: «По пути пьяного бюджета мы пойти не можем и не должны; разрешив эту продажу, мы должны вместе с тем взять твердый курс ограничения потребления алкоголя в стране не более 1/3 от объема довоенного выпуска»^{465}, — но уже в январе 1926 г. был снят со своего поста.

Кстати, этот аргумент в пользу водочной монополии опровергался и главным противником Сталина, Троцким, язвительно критиковавшим идею спасения казенным спиртным от самогона: «Отвлекать от пивной при помощи пива — это почти то же самое, что изгонять черта при помощи дьявола… Почему не изгонять религию при помощи религии? Почему не завести в клубе богослужения в коммунистическом духе?»^{466} — Как и во многом другом, несостоявшийся лидер оказался прав…

Наконец, очень характерна вера Сталина во всемогущество государственной власти, которая может вводить по собственному усмотрению те или иные общественные явления (вроде массового потребления водки) или упразднять их. К сожалению, это осталось традицией и в последующее время, при издании антиалкогольных постановлений 70—80-х гг.