Государево кабацкое дело. Очерки питейной политики и традиций в России

Государево вино постепенно становится в московском обиходе весьма престижной ценностью. В 1600 г. правительство Бориса Годунова (1598–1605 гг.) ради заключения антитурецкого союза с шахом Ирана Аббасом I послало к нему не только обычные подарки («медведь-гонец, кобель да сука меделянские»), но и «…из Казани двести ведр вина, да с Москвы послано два куба винных с трубами и с покрышки и с таганы». Этот царский подарок стал, вероятно, первым известным нам случаем технической помощи восточному соседу. Правда, по оплошности сопровождавших груз персидских дипломатов суда с подарками потерпели крушение на Волге, и посольству пришлось вести долгую переписку с Москвой о присылке новых аппаратов. Неизвестно, насколько успешно развивалось с московской помощью иранское придворное винокурение, но в 1616 и 1618 гг. уже царь Михаил Федорович вновь послал мусульманскому владыке вместе с традиционно высоко ценившимися «рыбьим зубом», соболями и охотничьими птицами «300 ведер вина нарядного розных цветов, тройново» (т. е. особой крепости. — Авт.), которое было шахом благосклонно принято^{120}.

В одном из французских трактатов XVI века о дипломатическом искусстве давались такие рекомендации: «В переговорах с министрами северных стран (подразумевались Германия, Польша, Дания и Россия. — Авт.) иногда имеет более успех хороший пьяница, чем трезвый человек, потому что он сумеет пить не теряя рассудка в то время, как отнимает его у других»^{121}. Роскошные кремлевские обеды с 50–60 здравицами подряд, богатые приемы в домах русской знати, беспрерывные угощения и праздники — описания всего этого можно в подробностях найти в воспоминаниях и отчетах почти каждого побывавшего в Москве XVI–XVII вв. иностранного дипломата, особенно если его миссия была успешной. Пиры и застолья русской знати формировали новые традиции: например, надо было непременно напоить иностранных послов, которым для избежания этой участи порой приходилось прибегать к хитрости, притворяясь пьяными. Другие же пытались потягаться с хозяевами, что иногда заканчивалось трагически, как для посла венгерского и чешского короля Сигизмунда Сан-тая, который в 1503 г. не смог исполнить своей миссии, поскольку он «тое ночи пьян росшибся, да за немочью с Королевыми речьми не был»^{122}.

Приходилось принимать ответные меры и дипломатическому ведомству России: очередным послам в Швецию Б. И. Пушкину и А. О. Прончищеву в 1649 г. было риказано накрепко, чтоб они сидели за столом чинно и остерегательно, и не упивались, и слов дурных меж собою не говорили; а середних и мелких людей и упойчивых в палату с собою не имали, для того, чтоб от их пьянства безчинства не было». Такие же инструкции давались и их коллегам, отправлявшимся в Польшу и другие страны^{123}.

Общепризнанные в ту эпоху лечебные свойства водки сделали ее постоянным товаром в открытой в Москве на Варварке в начале 70-х гг. XVII в. Новой Аптеке, где свободно продавались «водки и спирты и всякие лекарства всяких чинов людем». В ассортименте аптеки были «водки»: коричная, гвоздичная, анисовая, померанцевая, цветочная и прочих сортов, изготовленные на казенном сырье; их продажа покрывала все расходы аптеки на приобретение отечественных и импортных лекарств^{124}.

Законодательство, в иных случаях весьма строгое, считало пьянство не отягощающим, а наоборот, смягчающим вину обстоятельством; поэтому убийство собственной жены в пьяном виде за два аршина сукна или за «невежливые слова» уже не влекло за собой смертную казнь, поскольку имелась причина, хотя и «не великая»^{125}. За столетие развития «государева кабацкого дела» пьянство все более проникало в народный быт, начиная постепенно деформировать массовое сознание, в котором «мертвая чаша», лихой загул, «зелено вино» стали спутниками русского человека и в светлые, и в отчаянные минуты его жизни.