Государево кабацкое дело. Очерки питейной политики и традиций в России

Отчасти такие оценки вызывались религиозными установками. Характерна логика, с которой много лет проживший в петровской России английский капитан-инженер Джон Перри искренне полагал: «…если бы христианская вера была изложена им (русским. — Авт.) согласно учению английской церкви, в той чистоте, в которой Спаситель наш передал ее апостолам, и если бы они жили в стране, где существовала бы проповедь и были бы образованность и нравственность жизни такая, какою славится духовенство в Англии, и честность и бескорыстие в отношении друг друга, присущая английскому народу…»^{262}

Несомненно и то, что закрытость русского общества, необычное могущество царской власти, постоянные войны с Польшей и Швецией не могли способствовать проявлению симпатий к России, особенно в то время, когда нараставшая экономическая и культурная отсталость страны все более способствовала территориальным претензиям соседей (Польши и Швеции) или экономической экспансии передовых европейских держав — таких, как Англия и Голландия. Реализация подобных планов нередко порождала весьма искаженный стереотип даже близкой и знакомой страны. Так, просвещенные англичане XIX столетия создали образ жителя своей «домашней колонии» — ленивого, непостоянного, драчливого и вечно пьяного ирландца. Но в это же самое время российский путешественник считал своим долгом отметить, что в цивилизованном Лондоне «чернь предана пьянству, в шинках жертвует трудами целой недели и, отказывая иногда себе в пище, пресыщается джином до потеряния рассудка»^{263}.

И все же утверждавшийся стереотип русского пьянства имел под собой некоторые основания. Иностранцев в России удивляло, пожалуй, не столько само пьянство, сколько стремление к неумеренной выпивке как условию нормальных человеческих отношений. Не случайно поразился де Кюстин тому, что «… напившись, мужики становятся чувствительными и вместо того, чтобы угощать друг друга тумаками, по обычаю наших пьяниц, они плачут и целуются. Любопытная и странная нация!» Спустя 250 лет об этом же социокультурном феномене в корректной научной форме говорила респектабельная «Кембриджская энциклопедия России и Советского Союза» как о необходимой стороне процесса социализации в нашей стране^{264}.

Такое недоумение можно отнести не столько к количеству, сколько к характеру потребления спиртного, который имеет, на наш взгляд, несомненную связь с наследственно-природными и социокультурными условиями российской действительности.

Русский «образ пития». Независимо от национальности и вероисповедания, многие писавшие о русском пьянстве иноземцы XVI–XVIII веков относили его именно к праздничной поре, как это сделал еще в 60-х гг. XVI века венецианец Р. Барберини: «…дается им две недели праздника и полной свободы, и в это время им только и дела, что пить день и ночь! По домам, по улицам, везде, только и встречаете, что пьяных от водки…»^{265}И эти же самые авторы, как правило, отмечали характерную, с их точки зрения, для русских приверженность к обрядам и церемониям в религиозно-бытовой сфере.

В книге современного исследователя К. Касьяновой, посвященной систематическому изучению русского национального характера по определенной методике на стыке разных наук, связь питейных традиций с обрядами получила обоснование с помощью конкретных исследований на массовом материале. Оказалось, что для русского этнического типа личности характерна повышенная эмоциональность и трудная переключаемость с одного вида деятельности на другой (эпилептоидность): современные социологические сопоставления русских и немцев показывают, что русские в два раза чаще «выходят из себя», чем их немецкие ровесники, хотя и более «отходчивы»^{266}.