Государевы конюхи

— Ступай, ступай!

А сама шагнула, оказалась совсем близко, так что целовать впору.

Однако целовать Данилка не стал. Ему и в голову не стукнуло, что поцелуя еще и так можно просить — сердито.

— Про Гвоздя Третьяк все будет знать, — сказал он на прощание. — С него и спрашивай.

— С него и спрошу. А ты, коли уж такой добрый, не мешайся в это дело, куманек. Ступай. Господь с тобой.

Она отступила и неожиданно перекрестила парня.

За дверью ждала недовольная Федосьица.

— Пойдем, что ли?

Авдотьица вывела их и ласково с ними простилась.

— Где бы извозчика взять? — спросил Данилка.

Федосьица радостно улыбнулась — нетерпелив! Горяч!

Однако велико было ее недоумение, когда парень усадил ее в тележку, а сам залезать не стал.

— Дельце одно есть. Справлюсь — прибегу.

— А можешь хоть и вовсе не приходить! — вдруг обиделась она.

Извозчик легонько хлестнул кнутом лошадь, колеса скрипнули, девка поехала прочь.

Данилка остался стоять в полной растерянности — за что?!

О том, что это — за ожидание у дверей чуланчика, где он довольно долго совещался с красавицей Настасьей, догадаться парню было мудрено.

Громко вздохнув и назвав про себя Федосьицу дурой, он зашагал торопливо, настроившись уже на охотничий лад. В голове у него стали раскручиваться и разворачиваться мысли, связанные с розыском, он стал прикидывать, как же быть теперь с самозваным кладознатцем Гвоздем и не выйдет ли, что Настасья, рассчитавшись с врагом, лишит конюхов возможности выяснить, что такого, связанного с медвежьей харей, замыслил Гвоздь на самом деле…

И тут только Данилка понял, что Настасья опять обвела его вокруг пальца. Коли она — плясица и гудошница, вынужденная в ту горестную осень сколько-то раз добывать себе пропитание на большой дороге, то где же она выучилась так ловко махать кистенем?

Очень недовольный сам собой за нелепую доверчивость, парень поспешил туда, где условились встретиться с Семейкой. Время было примерно то, когда он собирался увидеться с кладознатцем и договориться с ним о совместном выезде в лес за кладом.

Семейка собирался последить исподтишка и, возможно, заметить что-то такое, чего Данилке, беседующему с Абрамом Петровичем, было бы и не углядеть.

— Что невесел, свет? — спросил Семейка.

Данилка не стал жаловаться на Настасьины хитрости, отговорился тем, что ночью почитай что и не спал. И они поспешили к дому купца Фомы Огапитова, и явились, когда уже почти стемнело.

— Пришли-то пришли, — сказал Семейка. — А как теперь его оттуда выманить?

Очевидно, купец Фома Огапитов ложился спать рано, и чада с домочадцами — соответственно. Конюхи поскреблись было в ворота, да были облаяны из-за высокого забора псом, а никто не подошел, не спросил, что за люди, кого надобно.

— Сам велел же к вечеру подойти! — обиделся Данилка.

— К вечеру, — повторил Семейка. — А сейчас уже чуть ли не ночь на дворе.

Данилка недовольно фыркнул.

— Вот ведь старый черт! Задал загадку — ломай теперь голову!

— А никто и не заставляет, — напомнил Семейка.

— То-то и оно, что заставляет…

Среди конюхов не были в ходу всякие нежности и тонкие движения души, а еще менее — слова о возвышенном и божественном, вот разве что Тимофей время от времени разражался проповедью. И потому Данилка не стал объяснять Семейке, что заставляет его лезть в это дело крохотный младенчик, в самый миг рождения осиротевший. А участие конюхов в уходе скоморошьей ватаги от облавы — это уже вторая и не столь значительная причина.

Но Семейка и сам был не дурак.

Когда они втроем — Семейка, Богдаш и Тимофей — вздумали взять под свое покровительство странноватого парня, то именно потому, что он был не пронырлив, не изворотлив, зато носил в себе некую решимость, бескорыстную готовность к отчаянным действиям. И цену своим поступкам устанавливал сам…

Данилка хмыкал, крякал и чесал в затылке — проделывал все, что сопутствует напряженному размышлению.

— Погоди-ка… — молвил он. — Ведь коли этот старый черт по ночам выезжает клады искать, стало быть, где-то в заборе есть дырка! Ты вспомни, как он толковал — мол, чтобы за ним с телегой и лошадью прибыли!.. А он, никого не разбудив, незаметно выйдет, погрузится да и поедет!

— Дырки всякие бывают, — отвечал Семейка. — Иная доска в заборе лишь одним краем держится, а за другой приподнять можно да и пролезть. Да только поди ее найди! Коли мы все доски сейчас шевелить начнем, псы такой лай подымут — всех перебудят.

— А давай-ка обойдем двор, — предложил Данилка. — Может, там, со стороны сада, догадаемся?

— Ох, примут нас за воров… — буркнул Семейка, но пошел.

Забор он и есть забор, длинные толстые доски настелены вдоль, прибиты к толстым кольям, гляди на него не гляди — правды не высмотришь. Но упрямый Данилка направился вдоль этих досок, как будто та, подвижная, обещалась ему в нужный миг голос подать.

Вдруг он ощутил на плече Семейкину руку.

— Нагнись… — прошелестел голос.