Государевы конюхи

— А то и понимаю. Лучшие ставленые меды по сорок лет в земле соблюдаются.

— Чтобы не украли? — спросил Стенька.

— А черт его знает. Говорят, что чем дольше под землей выстаивается, тем духовитее и крепче. А почему, думаете, он такой густоты? В него нарочно рыбий клей добавляют. Карлук называется. Слыхивал я, что тот карлук раз в двадцать подороже осетровой икры будет!

— Стало быть, заготовил какой-то хозяин для внуков да и прикопал, чтобы детки не польстились раньше времени, — сделал вывод батюшка. — Может, того Панкратия тесть, а может, и кто иной. А бумажку-то не внуки, а мы отыскали. Вот любопытно — сколько за такой бочонок на торгу взять можно, за нераспечатанный?

— Рублей, поди, полсотни… — сразу посчитал Кузьма.

— Полсотни! Да в распечатанном еще сколько осталось!

И замерли все трое, складывая в головах ведра с рублями…

Утро только начиналось, но по летнему времени решетки на улицах поднимали рано. Поэтому сторож и не удивился телеге со спящим человеком на облучке.

Телега эта медленно проследовала по тихой улице замоскворецкой слободы. Кузьма, завернувшись в чугу, смотрел сладкие сны, и вдруг колесо попало в колдобину. Он встрепенулся.

— Люди добрые! Да где ж это я?!

Лошадь, которая оказалась сообразительнее звонаря, шла себе да шла, пока не остановилась перед воротами поповского дома и поскребла землю правым копытом — впусти, мол, хозяйка, а то груз у меня совсем бесчувственный…

Кузьма, кое-как опомнившись, попытался, не слезая с телеги, достать костылем до ворот и постучать. Это ему не удалось, и тогда он с грехом пополам слез.

— Хозяйка! Матушка Ненила! Вавила! Отворяйте! Батюшку привез!

Отворила, понятно, не сама попадья, а работник.

— Где ж вы пропадаете! Хозяйка всю ночь не спит, убивается! Степанова жена прибежала, вместе сидят, друг дружку утешают! Заводи кобылу скорее!

— С-с-сам зав-в-в-води! — с трудом выговорил Кузьма. — А мне бы…

И, выписывая загогулины почище тех росчерков, что с великим трудом осваивал Стенька, побрел почему-то не в дом, а к хлеву. Работник хотел было его окликнуть, да догадался — у хлева и конюшни общий сеновал, вот туда-то и мечтает добраться звонарь. Да не удалось — сел все-таки наземь задом и проворчал что-то, на молитву вовсе не похожее…

Кобыла сама вошла на двор и стала. Работник взбежал на крыльцо, стукнул в дверь.

— Выходи, матушка! Привезли!

Матушка Ненила, Наталья и обе поповны, Соломия и Степанида, загомонили за дверью.

— Ах, привезли! Ах ты, Господи! Ах, шагу ступить не могу!..

Обалдевший за ночь от бабьих и девичьих причитаний работник поспешил вниз — распрягать кобылу. И следом за ним по лестнице затопотали, голося, страдалицы.

Они окружили телегу — да и шарахнулись от нее. Было таки от чего — там лежали два длинных и неподвижных тела, оба — на спине, как покойнички, и лица закрыты у одного — чугой, у другого — рогожей.

— Убили-и-и!!! — заголосила попадья, сдергивая чугу.

Она увидела лицо благоверного своего — можно сказать, неживое, изгвазданное засохшей черной кровью. Борода — так и вовсе той кровью пропиталась. Точно так же отшвырнула в сторону рогожу и Наталья.

Стенька лежал, вытянув руки вдоль боков, тоже весь перемазанный.

— Ах ты, сокол мой ясный, на кого ж ты меня покинул?! — И матушка Ненила, действительно искренне любившая отца Кондрата, поставила ногу на колесную ступицу — да и пала ему на грудь.

Больше крика не было. Попадья стала молча шлепать ладонями по своему личику и по безгласному батюшке. Наталья и поповны таращились на нее в ужасе — ума с горя лишилась!

— Да что ж то за зелье такое?! — возопила попадья, повернулась к Наталье и дочкам — и те ахнули! Все ее круглое лицо было измазано темной гущей, которую она безуспешно пыталась оттереть грязными руками. Распашница, накинутая поверх рубахи, тоже на груди имела два преогромных пятна.

Произошло то, что и должно было произойти. Пьяными руками Стенька не сумел вставить как следует затычку. Бочонок при тряской езде повернулся набок, затычка выскочила, и кладоискатели лежали в густой луже драгоценного напитка ничем не лучше двух хряков после летнего дождика…

— Ивашка! Анютка! Воды несите! — закричала попадья. — Ведрами! А вы что, дурищи, стоите? Отец в беду попал, а вы, прости Господи, как две колоды!

Это уж относилось к поповнам. Девки ахнули и понеслись прочь.

Суета в поповском дворе поднялась такая, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Наталья тоже не стала стоять без дела — и в пять ведер отливали ледяной колодезной водой отца Кондрата со Стенькой, а Кузьма и матушка Ненила с ветошками в руках оттирали им лица, бороды и, как могли, одежку. Даже Кузьма пришел помогать советами.

Очухались-то они, положим, уже после второго ведра, но матушка Ненила прикрикнула, и оба кладоискателя позволили отмыть себя от драгоценного напитка, только крякали и поругивались.

Понемногу у них и в головах прояснело!

— Бочата! — первым воскликнул отец Кондрат.