Государевы конюхи

— Коли другого пути не будет — полезу бочку выпихивать, — согласился Мирон. — Ну, пойдешь ты, блядин сын?

— Господь с тобой, — не обидевшись, отвечал Стенька и, взяв закрепленный в камнях факел, зашагал туда, откуда появились и где бегом скрылись решительная женка и ее молодой помощник. В другой руке он держал древко от бердыша. Какое ни есть, а оружие…

* * *

Дорога измучила Данилу до того, что лишь своей шляхетской гордостью и был жив. Доставив казанскому воеводе государево послание, взяв через день ответное, а все свободное время прорыскав по Казани и собрав сведения, они отправились в путь. Разве что кони малость отдохнули.

Усталость навалилась, когда уже берегом Москвы-реки подъезжали к Коломенскому.

— Да подтянись ты! — с досадой велел Богдаш. — Немного осталось, вон уж Вознесенский храм виден!

И точно — стоило поднять голову, как встала перед глазами острая белая башня, увенчанная крестом.

Показав воротным сторожам свои подорожные (бумага, выданная Приказом тайных дел, сразу внушила почтение), Богдаш и Данила въехали в обнесенное невысокой стеной Коломенское. Тут же спешились, Данила остался с конями, а Богдаш как старший поспешил вызвать через знакомого стольника кого-либо из башмаковских подьячих.

Приказ тайных дел последовал за Алексеем Михайловичем не только из государственных соображений, чтобы всегда быть под рукой, но и ради знаменитой царской потехи — соколиной охоты. Именно под Башмаковым были все сокольники, старшие и младшие, включая мальчишек, без которых не обходились при обучении молодых птиц — мальчишки шумом и погремушками мешали пернатому ученику спать, пока он от усталости не смирялся и не давался наставникам в руки. А в Коломенском охота была знатная — какой

только дичи не водилось в прибрежных камышах…

Данила, стоя при бахматах, которых тоже долгий путь уморил, разглядывал обшитые тесом, изукрашенные резными вызолоченными подзорами, островерхие терема и пробегавших между ними людей.

Государь надумал строить большой летний дворец, но строил понемногу. Года за два до того были возведены немалые хоромы, однако их для растущего семейства не хватало. И сейчас помещения для царя с царицей и царевича Алексея Алексеевича были готовы, сказочно хороши, Данила даже разглядел издали деревянного двуглавого орла над государевым окошком, а хоромы царевен старших и меньших стояли неприкаянно, еще без нарядных

крылечек, без гульбищ, без переходов, даже сени между помещениями царицы и царевен еще не были выстроены.

Однако уже стоял и Сытный двор, и мыльни, и поварни, и прочие хозяйственные строения. Время было обеденное — Даниле очень хотелось, чтобы Башмаков велел тут же конюхов и покормить. Все ведь уж есть собрались!

Его внимание привлекла толпа сокольников, с гомоном вывалившихся из-за угла.

Они были в нарядных малинового бархата кафтанах довольно неожиданного кроя — грудь без пуговиц, а с большим двуглавым орлом золотного шитья, и где это чудо застегивалось, сбоку ли, на спине ли, Данила не понял. Рукава кафтанов вызвали некое воспоминание — и лишь потом, когда толпа втянулась в гульбище, опоясывавшее подклет, и быстро протекла, и исчезла за углом, он сообразил, что такие, с присборенной головкой, от плеча до локтя широкие, а от локтя до кисти — узкие, видывал он вроде бы еще маленьким в Орше или каком-то другом городишке, но не на мужчинах, а на женщинах…

И цвет, и то, как стремительно пролетели малиновые кафтаны, и даже то, что сокольники, спеша по гульбищу, были видны лишь по пояс, вдруг вызвало не то чтобы яркое воспоминание, нет — а словно иголка проколола ткань, натянутую между тем, полузабытым, и этим, не всегда радостным для Данилы миром. В крошечную дырочку устремилась душа, успела глотнуть того аромата, еще бы глоток — ан нет, затянулась дырочка. Дыши, раб Божий, тем, что дадено, не суйся к невозможному…

Данила в который уж раз дал себе слово не тратить деньги на глупости, а подкопить и уехать наконец домой, поискать родню. Хотя он обжился в Москве, а все назад тянуло.

— Ну, слава те Господи — избыли службу, — сказал, подходя, Богдаш. — Теперь и поесть не грех.

В Коломенском уже началось лето — солнце в середине дня так припекало, что впору было искать тень. Данила сперва и встал с конями под огромный, надо полагать, столетний клен, да пока Богдаш воеводин ответ отдавал, тень уползла — парень сам не заметил, как грезил наяву уже на солнцепеке.

— Ботвиньи бы теперь, — подумав, ответил Данила. — Холодненькой, с лучком, с огурчиком…

— С осетринкой! Да с севрюжинкой! — Богдаш расхохотался. — Да на ячном квасе, да чтобы хрена туда поболее!..

Данила отвернулся — коли товарищу пришла охота его вышучивать, то пусть сам с собой веселится. И к чему прицепился? Что смешного в желании отведать ботвиньи? Тем более — позавтракали сухомятиной, хлебом с солью, даже чем запить не нашлось, так торопились.

— Что, Данила? Расхотелось ботвиньи?

Парень не ответил.

— Да ладно тебе! Думаешь, я есть не хочу?