Государевы конюхи

— Иным разом и продают, — сказал Никита Борисович. — Ножичек-то мал, а лезвийце остренькое, хорошей стали. Так коли ты с теми купчишками знаком, сделай милость — походи, поспрашивай. Глядишь, у кого три таких ножичка найдутся. Так ты, свет, это дельце устрой. А мы для тебя у старца молитву возьмем, когда ему полегчает. Запишем и тебе передадим, да и не только молитву.

— Да она мне сейчас нужна! — воскликнул огорченный Стенька.

— Коли охота, сиди, жди, пока он говорить с тобой пожелает.

Стенька вдругорядь чуть не заплакал. Вся надежда была на ту молитву!

— Я пойду посижу с ним, может, опомнится, — сказал ярыжка.

— Не опомнится, а от непрестанной молитвы утомится и к нам, грешным, снизойдет, — поправил Федот.

Возражать, впрочем, не стал и в подклет Стеньку впустил. Дал еще кружку молока, ломоть хлеба и пошел прочь.

Полночи Стенька, сидя на суковатке, таращился на старца, прислушивался к бормотанью. Наконец его разморило. А когда проснулся — старец уж не дышал.

Перепугавшись, Стенька кинулся на розыски Федота или Никиты Борисовича с Демьяном Петровичем. Выскочил из подклета — и тут же прыгнул обратно, только быстротой своей и спасся от двух злобных кобелей. Утро было раннее, кобелей, черного и рыжего, что всю ночь охраняли двор, еще не взяли на цепь.

Стенька сел на суковатку и принялся последовательно проклинать все на свете, начиная от неведомого убийцы младенца Илюшеньки и кончая теми нищими, что вчера отправили его, горемычного, на поиски старца. Вот теперь точно судьба сподобиться батогов! Молитва не прочитана, злобное сердце Деревнина не умягчилось, который час — неведомо, если Стеньки утром не будет в приказе — подымется шум, дойдет до дьяка. Да еще и брюхо бурчит.

В кружке оставалось молока меньше половины, Стенька заглянул в горшок, который переставил с суковатки на пол, и увидел гречневую кашу. Из нее торчала деревянная ложка. Решив с горя хоть позавтракать по-человечески, Стенька вылил молоко в кашу и уселся хлебать, мало смущаясь кисловатым запахом — уж больно есть хотелось.

Вскоре кобелей привязали и в подклет заглянула давешняя румяная баба. Стенька вскочил и рассказал ей, что старец скончался. Баба, к некоторому его удивлению, не разрыдалась и не принялась причитать, а буркнула что-то вроде «отмучался, грешник». Это Стеньку смутило — коли старец известен был как великий молитвенник, то можно бы и погоревать от души. Он велел бабе позвать Федота, и тот вскоре явился. Судя по соломе в пушистой бороде, ночевал он на сеновале.

Стенька объявил, что пора ему уходить, чтобы худшей беды не нажить. Федот посмотрел на покойного старца, повздыхал, попытался заговорить о божественном, но Стеньке было не до того — он опомнился.

Вчера в погоне за чудодейственной молитвой он пренебрег своими служебными обязанностями, сегодня же с утра ему показалось, что ежели сейчас прибежать в приказ и сразу пасть в ноги дьяку, то, может, выйдет послабление. Опять же — коли Господь прибрал к себе старца чуть ли не у Стеньки на глазах, это могло означать: Степа, не гоняйся за выдумками, а исполняй, дурень, честно свои обязанности!

Поэтому Стенька решительно вышел из подклета и, не желая слушать Федотовых речей, пошел к той калитке, через которую его привели на двор. Федот пытался его удержать, но Стенька, матерно отругиваясь, вырвался и выскочил на улицу. Там он припустил что было духу и добежал до храма Девяти Мучеников. Время было такое, что вот-вот кончиться заутрене, и нищая братия рассаживалась на паперти, чтобы прихожане, в благостном состоянии духа покидающие храм, подали милостыньку.

И Господь наконец сжалился над Стенькой.

Но сжалился не просто так — глядя сверху на огорченного ярыжку, Он выжидал: способен ли этот человек в теперешнем своем состоянии духа на доброе дело? И коли способен — то заслужил милость. А коли нет — пусть мается дальше, покуда не поумнеет.

Стенька уставился на нищих с законной ненавистью. К этому сословию у него теперь был свой счет. Сбили с толку, послали за тридевять земель! Врут беспрестанно! И тем не менее смирил себя — потому что у православного человека есть долг, и это не только исполнения треб касается.

— Бог в помощь, — сказал он, подойдя к паперти. — Старец этой ночью скончался, так вы за него помолитесь, вы уж знаете, как…

— Какой старец? — спросил совсем древний дедушка, чья седая борода уже от возраста пожелтела. Был он одет довольно опрятно для нищего, сидел чинненько, голову держал несколько скособоченно и глядел приветливо.

— Тот старец, что молитву знал. От которой молитвы начальство умягчается.

— И точно помер?

— Точно помер. И там, в подклете, всем на него начхать! — выпалил Стенька. — Вы-то хоть помолитесь, ваш ведь товарищ! Лежит ведь там — и ни образа, ни свечечки жалкой!.. И Псалтирь почитать некому!..

— Ты его имя спросил?

— Не спросил, ну так вы же тут сами знаете, ваш он…

— А зря, — поучительно сказал дедушка. — Старец-то, что молитве учит, — я и есть. А кто в подклете помер — то мне, дитятко, неведомо.

Стенька остолбенел.