Государевы конюхи

— …да Щука-трепетуха… — вслух и довольно громко прочитал Стенька. Прочитал и изумился — какая, к черту, щука?!?

Юный подьячий Аникей Давыдов уже вовсю давился смехом.

— Ты чем это тут занимаешься? — сурово спросил Протасьев и забрал со стола столбец. Прищурившись, он внятно прочел:

— «Жильцы Ростовского озера, Лещ да Голавль, били челом на Ерша, на щетину, по челобитной. А в челобитной той было писано…» Аникушка! Ты это где взял? У деда в сундуке откопал?

Емельян Колесников забрал у Семена Алексеевича столбец и, пробежав глазами, расхохотался.

— Гляди! Этого — не было! Я, говорит, не гожусь в понятые! Брюхо, говорит, у меня велико, я ходить не могу, а глаза у меня малы, далеко не вижу, а губы у меня толстые — перед добрыми людьми говорить не умею!

— Эта рыбья челобитная, свет, уже почитай что сто лет в нашем приказе обитает! — сказал Протасьев. — Я еще парнишкой был, а ее уже списывали. Стыдно, Аникушка, такой старой рухлядью добрым людям головы морочить. Вот кабы ты что новенькое приволок!

— Нет, свет, ты послушай! — не унимался Колесников. — И этого не было! «А тот Ерш-щетина лихой человек, поклепщик бедовый, обманщик, воришко-ябедник, а живет по рекам и по озерам на дне, а свету мало к нему бывает, он аки змея из-под кустов глядит»! Гаврила Михайлович, да это же точь-в-точь наши площадные подьячие! Чисто ерши! Поклепщики и ябедники, аки змеи из-под кустов глядят! Про них это сочинили! Как они на Ивановской площади выглядывают, кто в них нуждался бы!

— Грехи наши тяжкие… — вздохнул Протасьев и перекрестился на образа. — Ты, Аникушка, еще их трудов не видывал. Вранье прежалостное! А всего краше, как две челобитные перехлестнутся, такими ябедниками писанные. Дела-то там на грош, а они, подлецы, прямо тут, у нашего крыльца, друг дружке в бороды вцепятся, волосьев-то выдерут на алтын!

Забытый Стенька сидел красный, как рак. Вроде и не зло подшутил над ним Аникей, вроде даже и не подшутил, а действительно хотел иметь свой список рыбьей челобитной, однако было на душе скверно. Стенька воткнул перо в чернильницу и встал из-за стола.

Аникей посмотрел свысока на его писанье.

— Немало тебе, свет, еще бумаги извести придется, — заметил он. — А хочешь, я тебе порченые листы отдавать стану? Вон стопу недавно раскрыли, а там листов шесть без одного угла оказалось. Я их думал себе забрать, а могу и тебе подарить.

— Не надобно, — буркнул Стенька.

И напрасно — батюшка Кондрат уже требовал, чтобы ученик сам снабжал себя письменным прикладом.

В приказную избу быстрым шагом вошел Деревнин.

— К дьяку ходил, — весомо сказал Гаврила Михайлович. — Дьяк велел всех воротных сторожей опросить и дознаться, есть ли сейчас на Москве хоть один скоморох. Мирон, Елизарушка, Захарка, Степа — слышали?

Стенька присоединился к нестройному хору отвечавших.

— К вечеру чтобы всех обошли!

Ловок был Деревнин! Кто про скоморохов мысль подал? Стенька! А кто эту мысль как свою дьяку преподнес? То-то…

Земским ярыжкам не впервой было оббегать воротных сторожей со своими расспросами, и каждый уж знал, куда ему двигаться и какими улицами идти, чтобы покороче путь вышел.

Стенька, поскольку жил на краю Стрелецкой слободы в Замоскворечье, те места знал лучше и ими обычно занимался. А что? Солнышко светит, вольные птахи в самом Кремле, в верховых садах, распевают, чего ж не пробежаться?

И Стенька честно обошел всех своих знакомцев, выяснив при этом то, что он и до выхода из приказной избы знал: здесь скоморохов не видали. Коли они где и объявятся — так возле богатых дворов, коли где и будут казать свое искусство — так за высокими заборами, а то и в самых хоромах, чтобы подальше от посторонних глаз. А какие хоромы у стрельцов?

Ближе к вечеру он вернулся в приказ, доложил Деревнину о своем розыске и получил в ответ благодушное похлопывание по плечу.

— Я с Ильей Евтихеевым сговорился, из Разбойного приказа, — сказал подьячий. — Москва-то наша, а убит-то купец Горбов на Стромынке, в разбойных палестинах. Так что мы для них зверя выследим, а они в долгу не останутся. Авось когда-либо нас выручат. Сейчас же вот тебе столбец, тут судебный список, отнесешь в Ямской приказ.

И Стенька поспешил в Кремль.

* * *

— Завтра на похороны едем, — сказал Тимофей. — Я у подьячего и у деда отпросился за себя и за тебя. Такое дело — не приедем, добрых людей обидим. Нельзя, когда к тебе с благодарностью, уворачиваться. А они, Горбовы, нас, поди, и в поминанье уже вписали за то, что мы Терентия привезли.

— А ты как догадался, что похороны завтра? — спросил Данилка.

Он с утра наломался по конюшне, потом проезжал лошадей, в том числе и вредного Голована, и вставать назавтра ни свет ни заря, чтобы поспеть на похороны, ему вовсе не хотелось. После того, что пришлось пережить, похорон он всеми силами избегал.