Государи и кочевники

В каюте зажгли коптилку и уселись за стол. Как только подали гречневую кашу с мясом и нарезанный большими ломтями хлеб, туркмены, не раздумывая, принялись быстро и жадно есть. Михайла смотрел на их худые скуластые лица и думал: «Да, видать несладко им живётся». Насытившись, Кеймир начал рассказывать с подробностями, как всё произошло, и об ущербе сказал. Весь скот атрекцев угнан за Гурген, сети, которые поставил Санька на Атреке, в Гасанкулийском заливе и здесь, возле Огурджинского, пропали. Их с собой брат Мир-Багирова персидский «адмирал» Мир-Садык утянул.

— Значит, и рыбу не заготовили? — испуганно спросил Михайла.

— Нет, батька, не заготовили. Чем её ловить, если сетей нет?

— А чем же туркменцы торговать со мной собираются?

Кеймир пожал плечами, и Михайла разозлился:

— Да ты отвечай толком. Ты же мой староста! Я тебе получку за полгода привёз. Данила, — тихонько сказал он одному из приказчиков, сидящих тут жо, — ну-ка, достань ведомостишку с деньгами да выдай ему жалованье.

Приказчик достал из чугунного чёрного сейфа, который был привинчен к полу, деньги и ведомость. Неторопливо отсчитал три рубля серебром, отдал Кеймиру и велел ему расписаться. Взяв деньги, Кеймир недоверчиво улыбнулся: за что, мол, я ничего для русских не сделал, но всё-таки положил их в кушак. Затем с усмешкой повертел в руках гусиное перо, отложил его в сторонку, обмакнул в чернильнице большой палец и приложил к ведомости.

— Грамотный ты, однако, — засмеялся Михайла. — Знаешь, как это делается!

То же проделал и Веллек, получив рубль двадцать пять. В глазах подростка горел азарт. Он не знал, за что ему выдали деньги, но было похоже на то, что этот юнец готов на всё для русских — только бы ему платили. Столько же, сколько и сын, получил Кеймир на жену. Остальные туркмены остались без внимания: хмурились, что-то говорили тихонько и поглядывали на чёрный сейф.

Почти до утра пробыли на шкоуте огурджалинцы. Уплыли на остров, когда уже над морем засветлело. Михайла с тяжкими думами улёгся на тюфяке и никак не мог уснуть. «На что же теперь муку менять? Разве что в Баку опять податься? Но ведь там сколько наших, астраханских купцов? И у каждого мука да пшеница!» Сквозь дремоту он услышал, наверху, на палубе, голоса.

— Михайла Тимофеевич! — позвали за дверью. — Ты спишь? А то там опять туркменцы! Чёрт-те сколько их приплыло, просятся в гости…

— Сейчас! — отозвался он и, не спеша одевшись, поднялся на палубу.

Колгота и шум от множества голосов, иноязычная речь, выкрики, ругань, смех взбодрили купца, как холодный ушат воды. «Что они взбеленились?!»— возмутился он, разглядев, как в утреннем полумраке со всех сторон лезут на корабль туркмены. Пока он силился сообразить, что сие значит, и звал к себе штурмана и музуров, «гости», без особой агрессии — так, как это бывает на базаре, когда к чему-нибудь устремляется толпа, оттеснили русских музуров в сторону и ринулись в трюмы.

— Стой, нехристи! — не своим голосом заорал Михайла и выхватил пистолет. Толпа не обратила на его крик никакого внимания. Внизу уже трещали ящики, гремели вёдра, а некоторые, кто первым оказался в трюме, тащили оттуда на плечах мешки с мукой.

— Стой, остановись, стрелять буду! — ещё раз заорал купец и выстрелил вверх.

— Эй, подожди, не стреляй! — подбежал к нему красивый туркмен выше среднего роста, в богатом халате и тельпеке. — Я сын Кият-хана, Якши-Мамед…

— Ну так прикажи, чтобы остановились твои нехристи! — потребовал Михайла. — Это же грабёж! Кто вам дал право бесчинствовать!

— Тише, тише, купец, — принялся успокаивать его Якши-Мамед. — Не бойся, это не разбойники. Они голодны, и их нельзя остановить. Мой отец — Кият-хан…

— Да мне-то что?! — продолжал возмущаться Михайла.

— Ай, дорогой, верить надо, — тоже возмутился Якши-Мамед. — Я — воспитанник генерала Ермолова, мои лучшие друзья — генерал Муравьёв и коллежский асессор Карелин. Зачем кричишь? Пускай берут, я сам за всех расплачусь!

Михайла сунул за пояс пистолет и безучастно стал смотреть на эту ревущую толпу. Люди, худые, оборванные, грязные, спотыкаясь и падая, крича и радуясь, несли и несли из трюмов мешки с мукой и пшеницей. Видя, что русский купец больше никак не реагирует на происходящее, Якши-Мамед сам принялся хозяйничать. Он спустился в трюмы, увидел хомуты, вожжи, сёдла, полосовое железо и приказал своим людям, чтобы и этот товар несли в киржимы и везли в Гасан-Кули. Когда корабль был «вычищен» и в трюмах ничего не осталось, кроме крыс, Якши-Мамед вновь поднялся наверх и подошёл к Михайле.

— Как зовут тебя, джигит? Ты, наверное, младший Герасимов?

— Пошли вы к дьяволу! — огрызнулся купец. — Тоже мне друзья-туркменцы! Кто же так делает? Вы что. хлеба никогда не видели?

— Эх, дорогой, — вздохнул Якши-Мамед. — С самой осени хлеба не едим. Мясо есть, рыбы немного есть, а хлеба нет ни крошки. Каждый день умирают люди… Ты не бойся, Герасим. Вот, посмотри…