Государи и кочевники. Перелом

В дни, когда солдаты царя отступали от Геок-Тепе, отары Тыкмы-сердара и его приближенных паслись в предгорьях и стали добычей царских солдат и джигитов Нурберды-хана. Теперь, кроме косяка верблюдов, у беурминцев ничего не было. Голодные и полураздетые, они кое-как перебивались в своих жалких кибитках. Часто джигиты, разделившись на небольшие отряды, отправлялись на охоту. Если удавалось привезти в становище несколько подстреленных джейранов, у кибиток царила такая радость, будто пришел долгожданный праздник. Но таких счастливых дней выдавалось немного, и Тыкма-сердар чаще всего слышал причитания женщин, плач голодных детишек и ропот мужчин.

Кряжистый и суровый, в длиннополой хивинской шубе и косматом тельпеке, каждое утро выходил Тыкма из кибитки, вставал на колени: совершал намаз. Глаза его были устремлены в сторону святой Мекки.

— О всемогущий, всемилостивый, — выговаривал Тыкма слова молитвы. — Услышь кающегося, укажи путь заблудшему…

Время от времени приезжал к нему Софи, правитель Казанджика, тоже спасавшийся от Нурберды-хана в песках. Вместе подолгу сидели на кошме, пили чай и вели невеселые беседы.

— Тыкма, дорогой брат мой, — однажды заговорил Софп. — Ветер дует из стороны в сторону и передвигает песок, но пустыня лежит на одном месте. Наши речи похожи на этот круговорот. Мы много говорим, но ничего полезного не делаем.

— А каких дел ты хочешь? — хмурясь, спросил Тыкма. — Пока не успокоятся ветры и мы не увидим, какой бархан самый высокий, мы не сможем с тобой осмотреться вокруг.

— Да, сердар, это воистину так, — согласился Софи. — Да только есть и в другом истина. В кибитках у моих людей совсем перевелась пшеница, рису тоже нет. Люди начинают пухнуть от голода. Если ты, сердар, забудешь обиду, нанесенную тебе Ломакиным, и поедешь в Чекишляр к урусам, жизнь у нас зазвенит жаворонком. Подумай, сердар, вспомни, какие блага они принесли туркменам Красной косы, Челекена, Гасан-Кули. А теперь и атрекские, и сумбарские гоклены приняли подданство России, служат белому царю. Вспомни, сколько хлеба, чая, полосового железа для серпов и сабель привезли мы из Сумбарского ущелья с русских базаров. Везде они открыли торговлю, а текинцы, вместо того чтобы торговать с урусами, сабли на них подняли. Вспомни, сердар, ак-пашу Столетова. Вах, какой это был хороший человек! Сколько хлеба и бумажной материи нам привез! О сердар, если не послушаешь меня, то потомки твои в седьмом колене будут поминать тебя недобрым словом. Скажут: «Недальновидным был Тыкма-сердар. Другие предводители, такие, как Кият-хан, Пиргали-султан, Ходжанепес, гораздо мудрее Тыкмы оказались…»

— Замолчи! — прервал его Тыкма. — Разве ты не видел, как русский офицер трепал меня за бороду?! И разве ты не видел, как плевали мне в лицо?

— Сердар, но Ломакина нет в Чекишляре. И те солдаты, которые видели твой позор, давно уехали в Баку.

— Не говори языком зайца, — еще больше рассердился Тыкма. — Лучше собирай своих джигитов, отправимся на охоту. Слышал, как по ночам волки воют? Это значит, джейраны где-то близко.

Выехали ночью к глубоким узбойским промоинам. В них, на глинистом дне, всегда была вода, и сюда прилетала дичь, заглядывали джейраны. Тут сторожили добычу волки. Сын сердара, Акберды, предложил сначала спугнуть волков. Джигиты согласились, и Тыкма повел их, чтобы заехать с северной стороны и гнать волков по сухому руслу. Продвигаясь по равнине, всадники удалились от Узбоя в сторону и вскоре заметили в темноте огонек. Несомненно, это была чабанская чатма. Решили заглянуть к чабанам. Пустили коней вскачь, приблизились тотчас. Несколько собак с лаем выскочили всадникам навстречу. Чабаны схватились за ружья, но джигиты успокоили их окриками, дав знать, что приехали свои и пугаться не надо. Возле чабанской кибитки лежали два верблюда под вьюками. Тыкма и все остальные сразу поняли: у чабанов гости.

— Кто у тебя? — строго спросил Тыкма, заглянув в кибитку. В ней горел очаг, и в слабом свете едва угадывался человек, лежащий на кошме.

Чабан ответил:

— Из Хивы человек. Едет к тебе, Тыкма. Нам ничего полезного не сказал. Разбудить?

Гость, видимо, не спал, услышал голоса и поднялся сам.

— Ва саламалейкум, добрые люди, мир вам, — сказал он из темноты.

— Кто ты? — спросил Тыкма, входя в кибитку.

— Я Ишмек, сын Ялкаба. Я возил в Хиву рыбий клей. Теперь еду домой, в Вами, но везу и для тебя кое-что, Тыкма.

— Что же для меня ты привез? — Тыкма сел напротив, сверля купца цепкими глазами.

— На Эмбе русские офицеры появились, верблюдов у кай-саков нанимают… Юрты закупают, войлоки… Весной, по слухам, опять русский царь солдат на Геок-Тепе пошлет, — выложил купец.

— Верны ли слухи? — усомнился Тыкма.

— Верны, сердар! — подтвердил Ишмек. — Я от самого полковника в Турткуле эти слова слышал. Когда рыбий клей урусам сдал, в контору за деньгами пришел там все и услышал.

— Что еще говорил полковник? — жадно спросил Тыкма.

— Есть еще кое-что, — довольно улыбнулся купец, видя, что не на шутку заинтересовал Тыкму-сердара.

— Говори, не тяни! — посуровел Тыкма.