Государственная недостаточность

Я дружу с Владимиром Меньшовым, его мнение о моих вещах тоже много значит. У меня есть друг, с которым я дружу более двадцати лет, Гена Игнатов. Он хороший программист, и его мнение для меня важнее, чем мнение многих критиков, потому что он ни разу не ошибался в оценке моих вещей. Такой вот идеальный читатель. У каждого писателя должен быть идеальный читатель. Я хотел бы, чтобы все мои читатели были такими, как Гена Игнатов.

– Знающие люди утверждают, что для поэтов кризис наступает после сорока лет. А как с кризисом у прозаиков?

– Для поэтов кризис начинается с тридцати. Я где-то года в тридцать три – тридцать четыре заметил, что стихи у меня не пишутся. Известно замечательное высказывание Светлова о том, что стихи должны отделяться не как моча, а как сперма. Как только стихи начинают отделяться, как моча, то надо завязывать. Я и завязал.

Поэзия – это энергетические выбросы. Проза – совершенно другой вид искусства, другая система структурирования текста и вообще всего внутреннего мира. Я бы сказал, что проблемы с прозой начинаются тогда, когда начинаются проблемы со склеротическими бляшками. Как только башка перестает соображать, тут заканчивается и прозаик.

– Юрий Михайлович, вы уже написали то, что вас навсегда оставит в русской литературе?

– Я бы ответил так: у меня есть шанс. Шанс заключается в том, что я пережил смену культурных эпох, а мои книги продолжают интересовать читателя. У меня есть шанс быть интересным потомкам. Писатель остается писателем, если он перечитываем. Перечитываемость книг говорит о наличии в них каких-то непреходящих ценностей. Есть же, наверное, что-то в том, что мои книги постоянно переиздаются, покупаются и перечитываются…

Апрель 2001 г.

Из книги журналиста Андрея МОРОЗОВА

«Интервью 2000–2001»

Интервью 2001-2002

Без ложной скромности

С писателем Юрием Поляковым мы встретились в фойе МХАТа имени Горького после окончания репетиции спектакля «Контрольный выстрел»… Пьеса написана в соавторстве со Станиславом Говорухиным, доверенным лицом которого Юрий Поляков выступал на последних президентских выборах. Вопросы возникли сразу.

– Юрий Михайлович, в последнее время, как мне кажется, вы все меньше занимаетесь собственно писательским делом, но больше смежными искусствами (с периодическими уходами в политику). Так ли?

– Прошедший год, после окончания романа «Замыслил я побег…», у меня оказался театральным и киношным. По себе чувствую, что писатели возвращаются в кино, в театр. Был период, лет 10–12, когда режиссеры, киношно-театральная публика решили, что они могут обойтись без писателей. Плачевное положение, в котором они в большинстве своем оказались, говорит и о том, что без писателей все-таки никак.

В конце 80-х у меня уже был период, когда я отложил прозу и занимался исключительно кино и театром. Тогда вышли экранизации повестей «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Работа над ошибками», по ним же ставились пьесы – в «Табакерке», в ленинградском ТЮЗе… Потом начались известные события, и у меня, например, в 1992 году на Студии имени Горького и «Мосфильме» были закрыты сразу две экранизации – по повести «Парижская любовь Кости Гуманкова» и бывшему тогда на пике популярности «Апофегею». Особенно жалею о последней. Фильм собирался ставить Сергей Снежкин. Был написан сценарий, начался подбор актеров (то, что теперь называют кастингом), но мгновенная инфляция съела все деньги.

Я снова почти полностью ушел в прозу и публицистику, а кино и театром занимался от случая к случаю. Например, мы несколько раз приступали писать сценарий с Владимиром Меньшовым – и надеюсь, еще напишем.

– А что мешало?

– Мы садились в Доме ветеранов кино на месяц, но всякий раз это заканчивалось бурными спорами о том, что все-таки происходит в искусстве и в Отечестве. Какой уж тут сценарий? Потом в качестве одного из сценаристов я принимал участие в создании говорухинского фильма «Ворошиловский стрелок», работал над инсценировкой «Козленка в молоке», которая идет сейчас в Театре им. Рубена Симонова. Но это были эпизодические вещи.

А сейчас, как я уже сказал, писатели наконец стали возвращаться в те сферы искусства, где они, может быть, и не «главные», но которые без них невозможны.