Государственная недостаточность

Сегодняшний гость «Солидарности» и известен, и любим миллионами читателей. И это вполне заслуженно, поскольку из-под его пера вышли такие книги, как «ЧП районного масштаба», «Апофегей», «Замыслил я побег…», «Козленок в молоке», «Небо падших». Ряд произведений экранизирован, а работа над восьмисерийным сериалом по книге «Замыслил я побег…» – в самом разгаре. В прошлом году он был удостоен литературной премии имени Александра Невского за драматургию, а также стал главным редактором «Литературной газеты». Итак, у нас в гостях Юрий Поляков.

– Юрий Михайлович, в одном из интервью вы вспомнили поэта Владимира Соколова: «Соколов учил главному – тайной свободе, умению принимать сложившийся порядок вещей, не пытаясь ему истерически и бессмысленно сопротивляться, но при этом оставаться самим собой в жизни, а главное – в книгах». Два года назад в интервью нашей газете (№ 43,2000) драматург Виктор Сергеевич Розов говорил нечто похожее: «Автор должен писать то, что ему хочется, не сдерживая себя тем, как посмотрит на это власть. Мы это проходили, как говорится, при Сталине… Некоторым за это крепко доставалось на орехи. А некоторые – ничего, пройдя это испытание, остались собой». Сравнивая два высказывания, приходишь к выводу, что жить, оставаясь самим собой, трудно во все времена. Многим ли это по силам сегодня?

– Оставаться самим собой тяжело в любые времена. Есть такой парадокс: те люди, которые в советские времена шли на конфликты даже с КГБ, становясь явными оппозиционерами, в наше время не выдержали испытания золотым тельцом и отказались от своих принципов. Одно дело, зная, что голодным не останешься…

– А в брежневские времена – еще и не рискуя жизнью…

– Да, конечно. Вообще, надо сказать, что история конфликта творческой интеллигенции с советской властью несколько мифологизирована. Для многих борьба с властью была источником популярности на Западе, которая приносила еще и материальную поддержку. Для них это была своего рода работа. Я по себе помню, когда мои первые повести – «Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба» – были запрещены к публикации, меня приглашали для беседы и в ЦК КПСС, и в КГБ. Но там никто на меня не кричал и ничем не угрожал. Речь шла о другом. Меня спрашивали: «А представляете ли вы, молодой человек, социально-политические последствия публикации ваших работ?» И надо признать, что я тогда действительно многого не понимал. Просто каждый занимался своим делом. Я как писатель стремился писать правду жизни, а они думали о том, как эта правда отразится на состоянии умов. Был серьезный и конструктивный разговор с людьми, которые оказались гораздо умнее и тоньше, чем это можно было предположить.

И вообще, та жизнь была гораздо сложнее. Об этом-то я и пытаюсь писать в своих вещах. Ибо во всей своей сложности и противоречивости, положительности и отрицательности советская цивилизация до сих пор очень слабо описана. Сначала давил достаточно сильный идеологический пресс, преодолеть который удавалось немногим писателям – лишь талантливым. Например, Трифонову, Распутину, Астафьеву. А потом все так быстро обрушилось, что литература занялась другим. И поэтому пора художественного исследования поздней советской эпохи только наступает. Прошло время, появилась перспектива, пришло понимание каких-то вещей. И о многом сейчас я сужу иначе. Это не значит, что я по-другому бы написал свои повести. Тем не менее многое видится по-другому.