– В нашем писательском мире я не то что имею какие-то богатства, но, наверное, наиболее благополучен с материальной точки зрения. Бог меня наградил широкими жанровыми способностями. Я могу писать и пьесы, и прозу, и публицистику, и телесценарии. Но у писателя в России чувство гражданского долга всегда обострено до предела, и кто говорит, что литература – это личное, домашнее, просто врет. Он не сумел в своем творчестве затронуть струны народной души. Тебе не дан талант глаголом жечь сердца людей – ну и сиди помалкивай.
Согласился я на эту должность, потому что воспринимал ее в первую очередь как миссию. Потому что я сам переживал, когда замалчивались мои вещи… Я был единственным, кто в 93-м году публично выступил против расстрела Белого дома. После этого моя фамилия в «Литературной газете» не упоминалась 5 лет. И я мечтал сделать такую газету, чтобы писатель, деятель культуры печатался в ней не из-за политических убеждений, а в силу своего таланта и литературного дара. Лимонов – пусть Лимонов, Аксенов – пусть Аксенов. Это крупные писатели. Их творчество важно для нашей культуры – они будут в «Литературной газете». Как и многие другие. Не важно, каких взглядов они придерживаются. За одним исключением – газета не трибуна для шизофреников и экстремистов.
–
– В обычные времена из бездарного графомана классиком не станешь. Но сейчас, в эпоху цивилизационного слома, можно все. Ходит, например, такой, как я его называю, литературный проходимец Пригов. Представляется публике чуть ли не литературным гуру. И его серьезно обсуждают. Хотя читать то, что он пишет, невозможно. Я в Индию прилетаю, читает девочка доклад – «Образ милиционера в поэзии Дмитрия Александровича Пригова». Бред сивой кобылы. Я подхожу, спрашиваю: как вам не стыдно? Чего вы индусам-то голову морочите? Она мне отвечает: «Я понимаю, ерунда все это, но у нас завкафедрой – его знакомый, он мне тему доклада и определил». Что здесь еще добавишь?..
Плюс в язык входит огромное количество новой лексики, связанной с подвижками информационными. Но русский язык настолько могуч, что он переболеет, все это переварит, а ненужное отторгнет. Вот для этого существует классическая литература. Она и дает эталон языка в его существовании на данный период. Формирует вершинную норму. Но есть еще практическая норма. Практическую норму формируют средства массовой информации. Прежде всего – телевидение. И это уже задача государства, чтобы люди, которые допущены до вещания в эфире, устраивались туда не как брат, сват, жена, друг, любовница, а проходили серьезнейшую аттестационную комиссию. Чтобы ведущий владел русским языком, чтобы было нормальное литературное произношение, определенный культурный уровень. Чтобы, слушая его, зритель поправлял свою речь.
Я помню, у нас в школе было два класса литературы. В нашем классе учительница говорила «их». И все мы говорим до сих пор «их дом», «их дело». А в соседнем классе была учительница – она говорила «ихний». Вот я встречаю этих бывших школьников – они до сих пор говорят «ихний». И они до смерти будут говорить «ихний»! Вот что такое практическая норма. Это очень важно и для газет, и для телевидения.
–
– Мы потихоньку начинаем выбираться из цивилизационного кризиса. Сейчас, мне кажется, наша задача – и журналистов и писателей – начать вызволять народ из того комплекса национальной неполноценности, в который мы сами его и ввергли.
Люди и так растеряны, а их загоняют в полный тупик. И мне действительно приятно, когда говорят, что вот прочитали вашу книгу, и хотя она грустная, но все-таки не оставляет чувства безысходности.
–
– Знак только один – хватит с нас козлов! Налюбовались на них досыта. Уж пусть лучше будет год Козленка. По крайней мере, звучит безобиднее. И моя книга здесь совершенно ни при чем.
Время сбитой мушки