Государственный строй Монгольской империи XIII в.

5. Знать и военачальники приносят присягу в верности (Гуюк, Хубилай) [Путешествия, 1957, с. 219; Рашид ад-Дин, 1960, с. 119, 160]; то же у румских сельджуков [Гордлевский, 1960, с. 88]. Источники не конкретизируют содержания присяги, но можно предположить, что раз вся церемония была отработана и практически неизменна, то и клятва содержала некие застывшие сентенции. Мы располагаем текстом присяги соратников Темучина, данной своему лидеру в конце XII в. [Козин, 1941, с. 108], но это типичный договор вождя и дружины. Среди различных заверений в преданности, о которых сообщают монгольские источники, обращают на себя внимание однотипные выражения. Так, тайджиуты во главе с Наяа говорили Темучину: «Мы, с полной верою в тебя, пришли отдать свои силы», [Козин, 1941, с. 121]; уйгурский идикут — Чингисхану: «Если бы хаган, соблаговолил… всю силу отдал бы тебе» [Лубсан Данзан, 1973, с. 183]; военачальник Мэнгэту-сэчэн — Чингисхану: «Будем трудиться, отдавая тебе свою силу» [Лубсан Данзан, 1973, с. 192]; военачальник Богурчи, стыдя некоего Чуумергена, бегущего от тайджиутского войска, говорил: «Так-то ты, убегая, отдаешь силу владыке» (Чингисхану) [Лубсан Данзан, 1973, с. 121]; кравчий Чингиса баурчи Сараман — Чагатаю: «Ты… еще не родился, и еще не собралось множество подданных, а я уже отдавал свою силу хану, твоему отцу» [Лубсан Данзан, 1973, с. 213]; и т. д. То же выражение в орхонских памятниках обозначало верную службу тюрок государю: «Пятьдесят лет отдавали [они ему] свои труды и силы… Какому кагану отдаю я мои труды и силы?» [Малов, 1951, с. 37]. Слияние «силы» подданных и осуществляемых ее посредством «трудов» с магической «силой» кагана (qut/kucu), с его «трудами» являлось, вероятно, одним из центральных пунктов присяги как у туцзюэ, так и у монголов. Вновь проступил терминологический трафарет, сохранившийся от древнетюркской эпохи.

6. Участники курултая поднимают каана на войлоке (Угедэй, Гуюк) [Путешествия, 1957, с. 219; Saint Quentin, 1965, с. 93][86]; то же у сяньби [Сухбатар, 1971а, с. 132], древних тюрок [Бичурин, 1950, т. 1, с. 229], уйгуров[87].

7. Каана заставляют взглянуть на небо и берут обещание царствовать справедливо под угрозой свержения (Гуюк) [Путешествия, 1957, с. 219; Saint Quentin, 1965, с. 93]. Описание ритуальной угрозы монарху у Сен-Кантена нечетко, но все же заставляет вспомнить имитацию убийства коронуемого государя у древних тюрок и хазар [Артамонов, 1962, с. 410; Бичурин, 1950, т. 1, с. 229; Григорьев, 1876, с. 72].

8. Девятикратное поклонение перед кааном (Угедэй, Гуюк, Хубилай) [Рашид ад-Дин, 1960, с. 160; Chronography, 1976, с. 393, 411; Ta'rikh, 1912, с. 147; 207]; то же у древних тюрок [Бичурин, 1950, т. 1, с. 229], сельджуков Рума [Гордлевский, 1960, с. 88], ильханов Аргуна и Газана [Рашид ад-Дин, 1946, с. 114, 166].

9. По выходе из шатра — троекратное поклонение солнцу (Угедэй, Гуюк, Мункэ) [Chronography, 1976, с. 393; Ta'rikh, 1912, с. 147, 207; 1936, с. 31].

Как видим, монгольская церемония во многом дублирует древнетюркскую. Существенная разница лишь в том, что в возведении на престол каганов Ашина фигурировал конь, на которого сажали кагана после поднятия на войлоке [Бичурин, 1950, т. 1, с. 229][88]. Есть сведения об этом ритуале и у киданей [Е Лунли, 1979, с. 55][89], но в Ляо кандидатуру императора всегда определяли, ставя перед ним знамя и барабан[90]. Последний, судя по имеющимся данным, к выполнению обряда коронации у монголов не привлекался, а знамя упомянуто только в связи с курултаем 1206 г.: «Здесь воздвигли девятибунчужное белое знамя и нарекли ханом — Чингис-хана» [Козин, 1941, с. 158; см. также: Иакинф, 1829, с. 39–40; Мэн-да бэй-лу, 1975, с. 76; Палладий, 1877, с. 180]. X. Ховорс видел в девятиконечности стяга пережиток эпохи девятиплеменного союза шивэй [Howorth, 1876, с. 28], Д. Банзаров — влияние иранской мифологии (девять гениев у бога Хормусты-Ахурамазды) [Банзаров, 1955, с. 60, 80]. Ниже мы еще вернемся к этому вопросу.

Вопрос о происхождении монгольской концепции верховной власти