Государство

Черная однородная масса с редкими вкраплениями ярких пятен, размытая скоростью, стояла так близко к краю платформы, что каждый второй казался потенциальным самоубийцей готовым нырнуть под блестящие железные колеса.

Затрещала рация, невнятно и непонятно, а от этого еще и противно. Сколько бы ни вкладывали в подземную связь, звучала она так, что приходилось закрывать глаза, сосредотачиваться и вслушиваться, только чутьем угадывая, что же хотят на другом конце провода. Абсолютно не знакомый, грубый с хрипотцой голос дал команду, граничащую с приказом – остановиться. Вернее, – Стоять! – сказал голос, что было не свойственно диспетчерам.

Голос смягчился и, подобрев, добавил, – Стоянка три минуты, – замолк.

Рука дернула рычаг тормоза. Над ухом кто-то, не стесняясь, выругался по матери, видимо вагон под завязку, и пассажир, плотно прижатый к двери в кабину машиниста, выдохнул в щель ругательство.

Павел, мысленно и вслух, как и каждый раз зашевелил губами, – У-ва-жа-емые пассажиры, – заученное извинение. Точно такое, же, что с пяти утра и до часу ночи твердили голоса в вагонах. Сначала мужской, потом женский. И наоборот. Одно и то же.

Зевнул и без интереса осмотрелся. Кривой участок. Железнодорожное полотно, резко загибаясь, уходило вправо. Поезд стоял заметно накренившись. Прежде Павел здесь не останавливался, тем более по команде оператора.

Рядом нарастал шум. Похоже, через стену железной обшивки тоннеля и толщу грунта идет параллельная ветка, возможно техническая, хотя, тут он покопался в памяти, – О ней он и не слышал. Скоро справа или слева пронесется состав.

Ход невидимого поезда продолжал усиливаться, а его состав охватила мелкая дрожь. Звук был не привычный, фыркающий, казалось еще мгновение и раздастся гудок. Точно такой, как показывают в старых бесцветных фильмах, расчерченных царапинами от многократного показа на кинопроекторах, где поезд прибывает на одинокую станцию, с колоколом затерянную в сибирской тайге или на Диком Западе.

Теперь шум был слышен вполне отчетливо. Электропоезда все не было. На секунду ему показалось, что в тоннеле стало светлее. Свои фары он приглушил. Зрачки фонарей отражались в зеркалах прожекторов и едва рассеивали темноту, а яркость света нарастала.

От следующего, – А вдруг? – Павел съежился. Чернота раздвигалась там, далеко, впереди. Навстречу ему и сотне беззаботных пассажиров за его спиной кто-то двигался. Кожа на спине стала сокращаться, заставив вытянуться как струна, и внимательно вглядеться в темноту.

– Твою ж то мать, – выругался он, непроизвольно, стремясь крепким словцом подкрепить душевное равновесие, а больше потому, что хотел быть похож на старших коллег, которые так говорили в любой ситуации. Даже, когда им в столовой наваливали в плоскую тарелку макарон и кусок гарнира. – Твою ж то мать, – восхищенно восклицали мужики.

В тоннеле, уже без сомнений – действительно становилось светлее.

В голове самопроизвольно включился и защелкал старый пленочный кинопроектор братьев Люмьер, который на бешеной скорости стал воспроизводить сцены из его короткой жизни.

Хаотично в неправильно порядке мозг воспроизводил самые приятные моменты его жизненного пути. Детство, мама, море. Обычно так бывает перед смертью. На секунду в черепной коробке прорезалась врожденная самоирония, – Свет в конце тоннеля он все-таки увидел, – подумал и усмехнулся.

Следующая мысль, – Спасти пассажиров, – но она исчезла так быстро, как будто и не возникала.

В метрах тридцати от его состава покатый бок тоннеля прорезал четкий светлый луч. Павел оцепенел. На смену страху пришло сомнение, удивление и замешательство.

На секунду проступили ребра железных бело-зеленых от времени плит. И тут же подумал, – Что это не так. Железные вкладыши зеленели на глазах, по мере нарастания стука колес. С запредельной для электропоездов скоростью его ветку пересек черный матовый пузатый паровоз, какие в наше время обычно стоят на постаментах, в качестве памятников, из окон вагонов которого лился приятный зеленый свет, а из трубы, на паровом котле, валили клубы дыма.

Павел плотно закрыл глаза, а когда открыл их, впереди была – пустота, из которой свет прожекторов едва выхватывал несколько блестящих то ли от сырости, то ли от масла – черных жирных шпал. Сквозняк принес запах угольной с нотками древесной гари. Табло высвечивало желтые кубики времени.

Состав медленно тронулся и он впервые увидел, то, что раньше никогда не замечал, поскольку этот не освещенный перегон проскакивал быстро. В стенах тоннеля по диагонали стояли огромные вогнутые по форме тоннеля, едва различимые, плотно подогнанные створки ворот, которые закрылись так бесшумно, что он и не почувствовал одновременной работы мощных механизмов.

3

Это был четверг. А по четвергам планерка. Графики машинистов электропоездов были настолько разные, что увидеться всем. Хотя нет, не всем, а большей части коллектива удавалось только здесь, в течение получаса.