Государство и политика

Наконец возвратившийся в то время оттуда вестник объявил и следующие слова прорицателя: кто приступит к выбору и после других, лишь бы он сделал выбор благоразумно и жил строго, тому, все равно, предлежит жизнь приятнейшая, а не худая. И начинающий избрание пусть не будет беспечен, и заключающий его пусть не теряет бодрости. Как скоро сказал он это, первый, кому выпал жребий, тотчас вышел и сказал, что он избирает величайшую тиранию. Безумие и ненасытность не позволили ему при выборе рассмотреть все достаточно; от него утаилась связанная с этим избранием судьба, что он пожрет собственных детей и совершит другие беззакония. Поэтому, размысливши на досуге, начал он убиваться и горевать от своего избрания, и не хотел довольствоваться предсказанием прорицателя, ибо не себя обвинял в этих злодеяниях, а случай, гениев, и скорее все, чем себя. Между тем он был из пришедших с неба, и первую жизнь провел под благоустроенным правлением, только упражнялся в добродетели по одной привычке, без философии. Потому-то и говорили, что из числа приходящих с неба немало таких, которые попадаются, так как не упражнялись в трудах; напротив, многие прибывающие из земли, так как и сами они трудились, и других видели трудящимися, делают выбор не с набегу. Оттого-то в отношении ко многим душам переиначение добрых и худых событий бывает также и ради случайностей их жребия. Ведь кто всякий раз, приходя в здешнюю жизнь, здраво философствовал бы, и жребий избрания выпал бы ему не в числе последних, тот, по тамошним определениям, должно быть, наслаждался бы счастьем не только здесь, но и путешествуя отсюда туда и обратно, совершал бы путь не земной и трудный, а гладкий и небесный. Стоило посмотреть, говорил он, на то зрелище, как всякая душа избирала себе жизнь. Это было зрелище жалкое, смешное и удивительное. Выбор совершался большею частью применительно к привычкам прежней жизни. Я видел, говорит, как душа, принадлежавшая когда-то Орфею, теперь избирала жизнь лебедя, по ненависти к женскому полу, поколику приняв смерть от женщин, не хотела, чтобы родила ее женщина; видел я и душу Тамира[569], избравшую жизнь соловья; видел и лебедя, обратившегося к выбору жизни человеческой; видел и других музыкальных животных, сделавших, вероятно, такое же избрание. Выпало там одной душе избрать жизнь льва[570]. Это была душа Аякса, сына Теламонова, которая, помня о суде касательно Ахиллесова вооружения, не хотела сделаться человеком. Сюда относится и душа Агамемнона, которая тоже, за претерпенные страдания, была враждебна человеческому роду и изменила свою жизнь в орлиную. Получившая же жребий в средине душа Аталанта[571], засмотревшись на великие почести, воздаваемые борцу, не могла обойтись, чтоб не пожелать и самой быть борцом. После этого видел я, говорит, душу Эпиаса, сына Панопеева[572], шедшую в природу женщины-художницы. Далеко между последними видел я также душу шута Терсита, облекшуюся в обезьяну. Но после всех, получивших жребий, случай представился выбирать жизнь душе Одиссея. Помня прежние беспокойства, она, без всякого честолюбия, в продолжение немалого времени искала себе жизни человека частного, беззаботного, и с трудом нашла ее, лежавшую где-то там и презираемую другими; увидев же ее, сказала, что она то же бы сделала, если бы и первая вынула жребий, и охотно избрала ее. Таким же образом и из всех зверей души переселялись то в людей, то одни в других, и притом несправедливые изменялись в диких, а справедливые в кротких, и смешивались всяким смешением. Наконец, избрав себе жизни по жребию, все души в порядке предстали пред Лахесою. Она для каждой души, которого какая избрала себе гения, того же самого посылает и стражем ее жизни и исполнителем ее намерений. Гений свою душу ведет сперва к Клото, которая своею рукою и круговоротом вертящегося веретена утверждает избранную по жребию судьбу. Прикоснувшись к веретену, душа, под руководством своего гения, идет к прялке Атропы, которая то, что порвалось, делает невозвратным. Наконец отсюда уже, не оглядываясь назад, отправляется она к престолу Необходимости и переходит чрез него. Когда же перешли и другие, все они предпринимают путь в долину Леты, палимые жаром и сильным зноем, потому что там нет ни дерев, ни другой земной растительности. По наступлении вечера, они остановились на ночь у реки Амелиса, которой вода не удерживается ни в каком сосуде. Поэтому мерою той воды, по необходимости, становится самое питье, и кто не соблюдает благоразумия, тот пьет ее свыше меры; всегда же пьющие эту воду все забывают. Когда, напившись, они заснули, среди полуночи загремел гром, произошло землетрясение, и они вдруг рассыпались, которая куда – по местам своего рождения, как падающие звезды. Но мне, – сказал он, – не было позволено пить воду. Каким образом и где вошел я в тело, не знаю; но рано поутру открыв глаза, я вдруг увидел, что лежу уже на костре.