А за нашим поколением шли следующие. И когда, сохранив связи с родным институтом, я общался с новыми студентами, то видел, что для них уже и мы выглядели жуткими ретроградами. И для них наша "комсомольская фронда" выглядела смешной и наивной. Они гораздо вольнее и самостоятельнее судили обо многих вещах, были заведомо свободны от штампов и комплексов мышления, которые нам удавалось преодолевать лишь постепенно, а порой и болезненно… Словом, под влиянием всех сложившихся вместе факторов менялась сама атмосфера в стране. Менялась неотвратимо и однозначно, несмотря на смены «потеплений» и «похолоданий», «ослаблений» и «закручивания» гаек. В 60-х становилось возможно то, что было немыслимо в 50-х. То, что казалось в 60-х "слишком смелым", становилось обыденным в 70-х. А то, на что никто бы не решился в 70-х, выглядело нормально и естественно в 80-х. Вот эти изменения в конечном итоге и определили судьбу всего коммунистического эксперимента в России.
34. Непосильные перегрузки
Не только на историю СССР, но и на всю мировую историю второй половины XX в. наложило свой мощный отпечаток "противостояние двух систем". Написано об этом предостаточно, а по мере "раскрытия тайн" появляются все новые сенсации. Поэтому отдельно данного вопроса можно было бы и не касаться. Но традиционно сложившиеся подходы к нему все же требуют некоторых уточнений.
Ведь если разобраться, то речь шла вовсе не о борьбе идеологических систем. Как раз до идеологии и внутренней политики коммунизма Западу никогда не было особого дела — точно так же, как до идеологии нацизма, пока его агрессия не обрушилась на страны демократического альянса. Западные государства вполне мирились с существованием коммунизма в 20-х, когда СССР держался в относительной самоизоляции, а на международной арене и рынках выступал на вторых ролях, распродавая по дешевке свое сырье и ценности своих музеев. Ничего они не имели против коммунистического режима и в 1941-45 гг., когда он требовался в качестве союзника — и даже щедро прикармливали его, отдавая в распоряжение целые страны и народы. В 1944 г. американцы начали было наводить мосты и с Мао Цзэдуном, поскольку тоже искали союзников против японцев, а Чан Кайши казался им недостаточно «демократичным», и на него крепко обиделись за книгу "Судьба Китая", где он с национально-патриотических позиций резко осудил прежнюю хищническую политику Запада в своей стране. Впрочем, и позже, в 60-х, США демонстративно пошли на сближение с коммунистическим Китаем, едва лишь наметилась его вражда к СССР. Можно тут вспомнить и то, что «цивилизованные» западные банки отнюдь не отказывались открывать тайные счета для "золота КПСС" (как, кстати, и для зубных коронок "золота Третьего Рейха"). И при этом ни о какой "отмывке денег" как-то и близко речь не заходила. Так причем тут, спрашивается, идеологические принципы?
Истинная суть противостояния заключалась в другом. После Второй мировой начался тот самый процесс, о котором Гитлер предупреждал Сталина в 40-м, а Рузвельт — в Тегеране. Распад прежних колониальных империй. Англия, Франция, Голландия, Бельгия, хотя и вышли из войны победительницами, но оказались существенно ослаблены — и в материальном плане, и в плане морального авторитета на международной арене. Зато на главные роли вышли две других, «свежих» державы. США, сумевшие обогатиться и усилиться в ходе войны, в значительной мере подмяв под себя своих западноевропейских союзников. И СССР. И между ними развернулась борьба за геополитический передел мира. Которая и продолжалась вплоть до перестройки. И на самом-то деле эта борьба со стороны Запада понималась и рассматривалась не в качестве «антикоммунистической», а в качестве «антироссийской». Речь шла о том же "усилении России" и "русской угрозе", что и во времена Крымской войны. Пресловутый план «Дропшот», принятый в 1950 г., на своем третьем этапе, т. е. уже после атомной бомбардировки, на этапе вторжения, предусматривал: "В данной кампании упор делается на физическое истребление противника". Разумеется, физическое уничтожение конкретных «русских», а не каких-то там "коммунистов".