Государство наций: Империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина

В ретроспективе, с позиций 1990-х гг., тезис Пайпса кажется справедливым — искусственная, незаконная, насильственная аннексия нерусских окраин жестко централизующим режимом аннулировалась в момент слабости центрального правительства, и «естественные» стремления лишенных свободы народов наконец реализовались в государственной независимости. Народы окраин вновь испытали те чаяния и конфликты, которые имели место в 1917–1921 гг., как будто и не было 70-летнего периода советской власти. Законность и нравственность оказались по одну сторону, а циничная манипуляция идеалами в интересах власти — по другую. Исходя из этого трудно себе представить, что большевизм не был повсеместно врагом нерусских действующих лиц, что временами большевизм виделся некоторым нерусским предпочтительной альтернативой национальной независимости, поддерживаемой небольшой националистической элитой от лица крестьянского большинства, и что те сложные связи были созданы реформаторами, «национальными большевиками» и даже явными националистами в вихре Гражданской войны и сразу после нее. Из такого видения советской национальной политики исключалась любая широкая дискуссия о государственных программах, направленных на сохранение и развитие национальных культур в СССР. Действительно, в десятилетие после выхода новаторской работы Пайпса, несколько дискуссий о советской национальной политике были посвящены теме коренизации Советского государства в 1920-е гг.^{6} Тем не менее сосредоточенность Пайпса на нерусском сепаратизме служила напоминанием, что большевики унаследовали серьезные национальные проблемы, которые легли в основу их многонационального государства и создали источник нестабильности.

Подход Пайпса контрастировал с подходом его гарвардских коллег, занимавшихся общественными науками; эти ученые подписались под господствующей в то время теорией модернизации, согласно которой индустриализация и современная наука, неважно, в капиталистической или коммунистической форме, в корне одинаково трансформировали традиционные общества, — такова тенденция поступиться «этнической» или «племенной» идентичностью в пользу общегражданской национальной идентичности. Классикой жанра стала работа Инкелеса и Бауэра «Советский гражданин», в которой на основе данных интервью, взятых в рамках большого «Гарвардского проекта», делался вывод, «что этническая идентичность имеет сравнительно малое значение для классовой принадлежности как предвестник жизненных шансов индивида, его отношения к режиму и многих его социально-политических ценностей в целом»^{7}. Это вовсе не означало, что национальность не имеет никакого отношения к делу. Скорее украинцами, чем русскими, национальная принадлежность мыслилась неким ярким свойством жизни. Так, вдвое больше украинцев, чем русских, советовали сбросить атомную бомбу… на Москву! Впрочем, участники проекта делали вывод, что СССР был относительно стабильным обществом и национальный вопрос не угрожал этой стабильности^{8}.

Концепция модернизации успешно развивалась в 1960-е гг., когда многие ученые почувствовали, что она больше подходит для изучения СССР при Хрущеве, чем соперничающая с нею тоталитарная модель. Действительно, в 1960-е гг. СССР часто представлялся альтернативной моделью национального развития. Как бы отражая этот интерес 1960-х гг. к проблемам «развития», двое британских ученых, Элек Ноув и Дж. Э. Ньют, сравнили советские социально-экономические достижения с достижениями их соседей на юге и сделали вывод, что союз с Россией пошел только на пользу южным советским республикам. Далекие от того, чтобы признать эти отношения экономической эксплуатацией, оба ученых утверждали, что, согласно данным, индустриализация, особенно в Средней Азии, осуществлялась на деньги, заработанные в России. Отказываясь называть взаимоотношения между центром и окраинами «колониальными» в смысле экономической эксплуатации, Ноув и Ньют обращали внимание на то, что все реальные полномочия в принятии решений оставались в Москве: «Поэтому, если мы не называем нынешние отношения колониализмом, то обязаны найти новое название для определения того, что такое подчинение и что изначально отличается от империализма былых времен»^{9}.[1]