Выступление этого казачьего депутата наводит на мысль, что «белые» тоже практиковали «профилактику насилия элементов», считавшихся зловещими или вредными. Евреи были «микробами» или «бациллами», большевизм — «социальной болезнью». Благодаря многим существующим трактовкам применение «белыми» насилия было не «необдуманным», но прекрасно структурированным. Разумеется, антисоветские движения прилагали гораздо меньше усилий, чем советские, пытаясь выразить значение их действий в текстуальных формулировках. Тем не менее вполне ясно, что использование насилия не было произвольным или случайным, но преднамеренным. Можно было бы провести здесь аналогию с немецким добровольным корпусом (Freikorps), который также вышел из хаоса конца войны. Идеология добровольного корпуса представляла собой скорее этику и стиль, чем связную доктрину, и все-таки это была идеология{429}
. Трудно вообразить, что уничтожение евреев в годы Гражданской войны, составившее, по некоторым данным, 150 тыс. убитых, смогло свершиться без какой-либо идеологии — и, особенно, страшна связь, проведенная между евреями и коммунистами{430}. Антисоветские командиры и пехотинцы полагали, что знают, кто их враги, равно как полагали, что знают, как им поступить с такими врагами. Белые командиры с пристрастием допрашивали военнопленных, отбирая тех, кто казался им нежелательным и неисправимым (большевики, евреи, балты, китайцы) и впоследствии расстреливали их группами — этот процесс белые называли «фильтрацией»{431}. Один служащий «белой» контрразведки объяснял, почему его органы так часто прибегали к расстрелу: «то, что вредно, никогда не может быть полезно», и в таких случаях «лучшее лечение — хирургия».Конечно, он считал евреев наиболее заслуживающими такого «хирургического» вмешательства{432}
. Этот служащий понимал свою задачу в духе политики населения: он полагал, что защищает общество от тех индивидов, которые могли его заразить.«Белые» командиры точно так же верили в положительные результаты политики населения. Глава штаба Врангеля генерал-майор Махров, выпускник Академии Генерального штаба, подсказал ему в апреле 1920 г., что единственный способ оздоровить Донскую область — это вернуть в нее «самый активный элемент», имея в виду тех казаков, которых эвакуировали в Крым. Предлагая, так сказать, новую колонизацию Донской области надежным и активным казачьим элементом, Махров, предлагал, таким образом, инверсию советской программы «расказачивания» (см. ниже{433}
).Итак, предпосылки и методы насильственных действий существовали задолго до большевистского режима. Преемственность в дисциплинарной сфере и персонале обеспечивала то, что шаблон политики населения перекочевал и в советский период. Например, офицеры Генерального штаба из императорской армии продолжали преподавать военную статистику в советской Академии Генерального штаба{434}
. Но тогда Советы использовали «насилие как метод», чтобы структурировать население, согласно модели, преломившейся через призму марксизма. Советская политика, так часто изображаемая самобытной и уникальной по своей преступности и беспощадности, просто смещала ранее существовавшие практики с этнокультурной оси на классовую. Действительно, концептуальная структура политики населения стала так преобладать в советский период, что представление об «элементе», означавшем конкретный и качественно самобытный компонент общества, перешел из чисто административной терминологии в разговорную речь{435}. Однако Советская власть поставила новые цели для использования практик, заимствованных из общеевропейского репертуара. Русская революция произошла в период мобилизации к тотальной войне.Институты и методы тотальной мобилизации инкорпорировались в общества и правительства других воюющих сторон, но они либо обходились без существующего порядка, либо подчинялись ему, как только заканчивалась война. В революционной России институты и методы тотальной мобилизации стали строительными блоками нового государственного и социально-экономического порядка. По причине особого момента возникновения и характера большевистской идеологии централизованное Советское государство на протяжении своего существования имело очень мало институциональных препятствий для формулировки и насаждения политики. Поэтому революция предоставила новую матрицу для практик, порожденных тотальной войной. Если изначально эти методы разрабатывались против внешних врагов и были предназначены для использования только во время чрезвычайного периода военного времени, то Советское государство существенно преобразовало задачи, для которых применялись эти практики. Государство, преданное делу революции, смогло распространить практики тотальной войны от их былой ограниченной цели ведения военных действий против внешних врагов на новую, более всеобъемлющую и открытую цель: формирование революционного общества.