Государыня

   — Вот и славно будет, матушка–княжна. Разве что рынд [15] надо взять с собой, — отозвалась предусмотрительная Палаша.

Той порой батюшка княжны Елены тоже не сидел сложа руки. В марте девяносто четвёртого года он снарядил в Литву посольство. Ехали лучшие и надёжные люди во главе с князем Семёном Ряполовским. Даже дьяка Фёдора Курицына, который в это время только от болезней отмаялся, Иван Васильевич отправил для пущей важности. И было наказано послам присутствовать при крестном целовании договорной грамоты великим князем Александром. Сами послы думали, что едут в Вильно на прогулку. Ни у Ряполовского, ни у Курицына и в мыслях не было опасений, что посольство потерпит неудачу.

Послов встречали в Вильно, как желанных гостей. В Нижнем дворце у Замковой горы два дня шумело–гудело многолюдное пированье. Русские послы подносили Александру богатые подарки от государя всея Руси и будущего тестя. Литовский великий князь тоже одарил московских послов кое–чем по достатку. И всё шло хорошо, как и ожидали послы. Им понравился будущий зять Ивана Васильевича: богатырь, ловок, статен. Глядя на его красивое лицо, князь Семён говорил дьяку Фёдору:

   — Ишь какой лепотой одарил Всевышний будущего семеюшку княжны Елены.

   — То так, красив, как рождественский пряник, — отозвался дьяк Курицын. — Токмо матушке Елене с его лица воду не пить, а как поглубже заглянешь, так и огрехи душевные видны. Да и кремня в нём не вижу. Видел, как он хмельное пил, ну как есть гулящий зимогор с Ходынки.

   — Тут ты перебрал, думный! Да тебе и кремень сразу подай, — взялся защищать Ряполовский великого князя.

А «кремень» Александру был нужен. Вокруг него толпой увивались паны–вельможи. Он со всеми поднимал кубок с хмельным, пил легко, лихо, и вельможи без особого почтения и вольно говорили ему, как равному, всё, что взбредёт в хмельную голову. Он со всеми соглашался, улыбался беспечно. Лишь изредка он хмурил брови, отмахивался от панов, но вдруг хлопал по плечу какого-либо гетмана или маршалка и милостиво одаривал его улыбкой. Всё это дотошный дьяк Фёдор отметил и закруглил свой разговор с князем Семёном Ряполовским настораживающим выводом:

   — Нас с тобой, боярин, многие каверзы ожидают, и придётся держать глаз и ухо востро.

   — В воду, что ли, поглядел, досужий? — удивился Ряполовский.

   — Чти, как мыслишь, — отозвался Курицын.

В своём предсказании дьяк Фёдор не ошибся. Уже на другой день после торжественного обеда маршалок Станислав Глебович вручил князю Ряполовскому договорную грамоту. Поначалу князь Семён, прочитав её, не увидел изъяна.

   — Все тут при грамоте: вот печать, вот подпись — всё, как положено. А ты говорил — каверзы… — заметил он дьяку Фёдору. — Наконец-то вижу праведную грамоту, — и передал её Курицыну.

Дьяк Фёдор начал читать её медленно и прилежно, вдумываясь в каждую строчку и в смысл, что крылся за нею. И быть бы послам в позоре и в немилости от государя, если бы не дотошность Фёдора. Он нашёл-таки коварную ловушку, которую приготовили добродеи великого князя Александра, о которой он сам, поди, не ведал.

   — Экая оказия, ты посмотри-ка, боярин Семён! — воскликнул Фёдор. — И как это в нашей грамоте очутилась сия замечательная строчка: «Принуждать к переходу в римский закон великий князь Александр не будет, но княжна вольна перейти по своей воле»? Вот оно где, коварство литвинов, боярин Семён! Никому не дано раскрыть его, ежели и мы с тобой, как мыши, войдём в Ягеллонову мышеловку, — чётко и твёрдо сказал дьяк Курицын князю Ряполовскому.

   — То верно, мудрая твоя голова. Ой как не полюбится такая оговорка Ивану свет–Васильевичу! — распалялся князь Семён.

Маршалок Глебович почтительно стоял рядом. Ему не нужен был толмач, он хорошо понимал русскую речь и теперь переживал из-за того, что хитрость государя Александра и его вельмож стала явной и понятной московитам. Он с холодком в душе ждал, какой оборот примет теперь раскрытый обман.

   — Ты, пан маршалок Станислав, иди к своему князю и отдай сию грамоту. Его целование и клятва ложные, — сурово объявил князь Ряполовский и, смяв бумагу, вручил её Глебовичу.

Гнев князя Семёна был явный, и Станислав испугался. Он понял, что русские послы ни под каким видом не повезут в Москву эту целовальную грамоту. Но и паны рады не захотят уступить и потерять возможность обратить будущую великую княгиню в католичество. «Матка боска, нашла-таки коса на камень!» — воскликнул в душе маршалок и покорно взял грамоту. При этом он, однако, сказал:

   — Вы, панове–московиты, не сомневайтесь. Его величество государь Александр Казимирович исправит погрешность. Вы только наберитесь терпения.

Но зависимость литовского великого князя от панов рады была уже ведома русским послам, и они не надеялись на скорое исправление целовальной грамоты. Потому князь Ряполовский, поразмыслив, откровенно заявил:

   — Нам нет нужды протирать у вас штаны, маршалок. Как исправите грамоту, так везите её в стольную Москву. Так ли я говорю, Федяша? — спросил князь дьяка Курицына.

   — Истинно так, — ответил тот. — И чем скорее мы уедем, княже, тем для нас лучше.