Готическая коллекция

Однако, взглянув на Драгоценного, Катя тут же раздумала рыбачить. Утром Кравченко даже не заикался о вчерашнем своем предложении. На лице его застыло благоговейное, сосредоточенное выражение: глава семьи, кормилец собирается на промысел. Ни-ни отвлекать его от этого священного ритуала.

В результате, проводив его, Катя вернулась в теплую кроватку. Закрыла глаза, полежала, потом открыла глаза, заворочалась, включила ночник, поискала, что бы почитать, конечно, ничего не нашла, потому что не взяла ни одной книжки (шляпа несчастная), решила в тишине поразмыслить о тайне убийства на пляже, но тут же расхотела — а ну его в баню. Не хватало еще с самого утра портить себе настроение и расстраиваться. И встала. Уже окончательно и бесповоротно.

Часики показывали совершенно нереальное время — без четверти пять. И тут Катю вдруг осенило: да это же самый подходящий момент, чтобы встретить рассвет на берегу моря. Хоть будет потом что вспомнить, чем похвастаться — мол, видела своими собственными глазами, как огненный шар солнца поднялся над морской пучиной, блистающая колесница Гелиоса начала свой дневной путь по небесному своду.

Катя порылась в чемодане. Кравченко в отличие от нее знал, куда они едут, и набрал немало теплых вещей. И как только она не обратила внимания, что он берет с собой «на юг» сразу две куртки и три шерстяных свитера, и не насторожилась еще в Москве? Ведь одежду-то она сама паковала, собственноручно. Эх, рассеянность наша…

Катя облачилась в свитер Кравченко. Он был толстый, кусачий, из грубой шерсти, просторный и длинный, как платье. Взяла и его джинсовую куртку. Видок у нее во всем этом был, конечно, аховый, но кто бы стал ее разглядывать в такую-то рань?

Сразу же после завтрака, как и планировалось вчера, Катя рассчитывала навестить опорный пункт, чтобы если и не поучаствовать непосредственно в допросе мужа Преториус, то хотя бы посмотреть на него со стороны, составить впечатление об этом человеке, которого уже коснулась тень подозрения. Но до одиннадцати времени было много. И надо было еще придумать, как бы его поинтереснее убить.

Катя на цыпочках спустилась вниз, повесила ключ от номера на доску, отперла дверь и вышла в предрассветные сумерки. Она решила взобраться на Высокую Дюну, чтобы встретить рассвет на ее вершине. (Вот Вадька и Серега лопнут от зависти, когда вернутся со своей рыбалки, поймав три жалких головастика, и услышат о ее собственном великом приключении!) К Дюне она шла по пустынному берегу. Храбро шла, быстро, бодро, категорически запретив себе замирать на месте и пугливо озираться по сторонам. Еще чего!

Кого это она тут боится?

Небо на востоке сначала было зеленым, потом стало розоветь. Из-под низко нависших туч сочился красный свет. С моря дул резкий, пронизывающий ветер.

На пляже гудел прибой. Катя замедлила шаг, созерцая море, а потом снова бодро двинулась к Высокой Дюне.

Катюшин на своем дурацком мотоцикле, помнится, штурмовал этот холм в самом неприступном обрывистом месте. Но на вершину должен быть путь и полегче, и она его сейчас отыщет. Она наугад свернула направо и углубилась в дюны, обходя холм с тыла. Окрестный пейзаж был девствен и величав: море, желтая гряда холмов, рассеченных прямым, как стрела, шоссе, за ним церковь, изумрудная лужайка кладбища и темная, шумящая кронами на ветру роща.

Тут под ноги словно сама собой подвернулась тропа. Она становилась все круче, постепенно описывая петлю и поворачивая снова в сторону берега. Примерно через четверть часа после весьма трудной борьбы с осыпающимся под ногами песком задыхающаяся, но торжествующая Катя уже стояла на самой вершине Высокой Дюны. И видела собственными глазами, как рассеивается ночной колдовской мрак и восходит солнце. От высоты захватывало дух. От ветра, дувшего здесь с удвоенной силой, леденели спина и руки. Но уходить с этой удивительной высоты не хотелось. Хотелось петь, плясать, кричать во все горло, слушая собственный голос, пугая чаек, уже стряхнувших с себя ночное оцепенение и взмывших к облакам.

Катя сплясала залихватский танец, как дикарь вокруг жертвенного костра, и сразу же согрелась, одновременно радуясь, что ее тут никто не видит и не слышит.

Что она тут одна-одинешенька. И поэтому, конечно, первый человек на свете и Царь Горы. С Высокой Дюны она разглядывала крыши Морского: причал, лодки и еще какие-то далекие, то ярко вспыхивающие, то гаснувшие в сумерках огни почти на самой границе суши и неба. Позже она поняла, что видела Ниду — литовский прибрежный поселок по ту сторону границы. Видела она и корабль на горизонте: нечто вблизи, наверное, очень большое, грузовое и могучее, а в такой дали представлявшееся малюсеньким, почти игрушечным корабликом.