Готическая коллекция

Так думала Катя, вспоминая события минувших суток ясным погожим утром, когда часы показывали половину восьмого. Катя в номере была одна. Кравченко вместе с Мещерским отправился рыбачить.

Вроде бы с вечера никто никуда не собирался. Все вышло само собой. Разбуженная солнечными лучами, пробивающимися сквозь щели в жалюзи. Катя открыла глаза и узрела Кравченко, старавшегося изо всех сил не шуметь, — он собирал разбросанный по номеру рыбацкий скарб. Увидев, что Катя не спит, он приложил палец к губам, нагнулся, поцеловал ее, а потом заботливо поправил одеяло. Ах ты, боже мой… Катя повернулась к стене, сладко зарываясь лицом в подушку.

Мужчины как дети. И память их коротка. Ведь еще вчера вечером ни о какой рыбалке и речи не шло. После того как Катюшин с такой трагической помпой на глазах у всех увел Дергачева, они втроем молча, как на похоронах, посидели за столиком. Они ее ни о чем не спрашивали. А ей не слишком-то хотелось вспоминать и пересказывать разговор с Катюшиным. Ну, хоть он-то по крайней мере на этот раз вел себя не как мальчишка, а как мужчина. Хотя далось это ему нелегко. Да и объяснять ему пришлось долго, чуть ли не разжевывать.

Весь вечер Катины мысли вихрем роились вокруг того самого допроса или, может быть, беседы (кто их там поймет, этих мужчин, к тому же еще и друзей детства?). Катя мысленно пыталась выстроить ее план, решая, какие аргументы можно использовать вначале, какие приберечь на финал. Но…

Но порой, когда она смотрела в задумчивые глаза Драгоценного В.А. или случайно ловила на себе печальный вопрошающий взгляд Мещерского, у нее по спине невольно пробегал легкий холодок и в памяти сразу же всплывало лицо Катюшина там, в опорном пункте, когда он наконец осмыслил то, о чем она ему так упорно и так горячо толковала. И тогда Катя со страхом спохватывалась: как же она допустила, как же позволила, чтобы те двое ушли одни. Как она вообще допустила, что последнюю черту в этом деле должен будет подвести именно Клим Катюшин. Человек, у которого, как ей казалось, все мысли и намерения написаны на лице и который еще слишком молод, чтобы быть кому-то судьей.

Несколько раз она пыталась встать из-за столика и бежать в опорный пункт, чтобы предотвратить самое худшее, что могло произойти между теми двоими. И наверное, ее тревоги и страхи легко можно было прочесть по ее лицу, потому что каждый раз, когда она хотела встать, Кравченко грубовато и властно ее удерживал:

— Оставь, не трепыхайся ты, детка. Дыши глубже Ты ж сама этого добивалась. Ну? А что ж теперь так дрейфить?

Дрейфить… Катя повторяла про себя это Вадькино словечко. Дрейфить значит трусить, дрейфовать — плыть по течению.

— Пойдем, золотко, а то что-то ты совсем скисла. — Где-то около одиннадцати Кравченко решительно поднялся из-за стола.

— Куда? — спросила Катя, с тайной надеждой глядя на них, — вот сейчас они сами скажут: идем, проверим, не убили ли те двое друг друга.

— Прогуляемся перед сном, — Кравченко, кажется, перепил пива. — Луна, блин, взошла… Не хочешь глянуть при лунном дивном свете…

— На море? Нет, спасибо, — быстро ответила Катя.

— На этот поганый пруд. — Кравченко крепко взял ее за руку, вытаскивая из-за стола. Он всегда добивался чего хотел.

А на пруду было так же тихо, как и на соседнем кладбище. Со стороны моря волной накатывала темнота. Луна, как матовый шар, неподвижно висела над головой. А ее отраженный, дрожащий двойник таинственно мерцал из черной воды, как прожектор, каким-то чудом оказавшийся на илистом дне. На другом берегу, в церкви, возвышающейся темной кирпичной громадой, как обычно, дверь была гостеприимно распахнута. Из дверного квадрата лился желтый электрический свет. И слышалась музыка. Видимо, припозднившийся Линк снова забавлялся на хорах со своей электропианолой. Играл незнакомые Кате незатейливые протестантские псалмы.

Флигель, примыкавший к церкви, тоже был освещен. Одно из окон его, выходившее на пруд, было открыто, и слабый ветерок колыхал легкие белые занавески, похожие в темноте на флаги побежденных.

Кате показалось, что на их фоне мелькнула чья-то тень. Силуэт приблизился к окну. Вроде бы женский.

Кто-то стоял в комнате у окна и, быть может, смотрел на луну и на темную неподвижную гладь воды, если, конечно, через шелковую ткань занавесок что-то было видно.

— Искупаться не тянет? — шепотом осведомился вдруг Кравченко.

— Нет, — испуганно ответила Катя, — ты что?

Кравченко подошел к самой воде. Снял кроссовки, закатал джинсы до колен и шагнул в топкий ил. Катя следила за ним — у нее вдруг перехватило дыхание.

Кравченко шел по воде. Вот уже и джинсы намокли, а он, словно не замечая, заходил все глубже. Вода дошла ему до бедер, потом до пояса.

— Вернись, — шепотом попросила Катя, — пожалуйста. Пойдем отсюда.

Кравченко развернулся в воде. Он стоял в самом центре серебристого лунного круга, мерцавшего со дна.

— Выходи, я прошу тебя, выходи из воды!

— Почему? — тихо откликнулся он. — Ну почему, скажи?

— Потому что!.

— Тут никого нет. — Он поднял руки, словно сдавался. — Никого, смотри!