Готический ангел

– Здраве будьте, Наталья Григорьевна, – он стягивает шапку, прижимает к груди и неловко кланяется. – Погулять вышли?

– Погулять.

– Весна. Унь, гляньтя-ка, грачи, – он указал куда-то в сторону, где белой рваной простыней лежал снег. Я сначала не поняла, не увидела – яркое солнышко слепило глаза, – а потом разглядела крупных черных птиц.

– Наташенька! – донесся высокий Катеринин голосок с изрядной долей раздражения, которое она не потрудилась скрыть. – Ноги не замочите!

Не замочу уж как-нибудь и без ее советов. Осип стоял, молчал, и я стояла. Молчала. И Катерина, чье присутствие давило, несмотря на расстояние и тишину. И вдруг этот ясный, солнечный день показался мне… горьким, будто отравленным.

И жизнь моя тоже, вежливая такая, растянутая, натянутая тонкими струнами непонимания между мной и Савушкой. Ведь не было его, непонимания, вернее, было, но давно, раньше, а тут вдруг снова, откуда только? Из-за Катерины? Из-за Ольховского, который меня сторонился, делая вид, будто и не знаком? Еще раньше?

– В дом бы шли, Наталья Григорьевна, – прогудел Осип, перехватывая метлу поудобнее. – А то и впрямь-ка застудитесь.

Я послушалась. Вернулась. Заперлась в комнате, отговорившись от ужина мигренью, и думала. О себе, о Савелии, о том, что было меж нами и чему суждено случиться. А сердоликовый ангел на подоконнике, собирая чистый солнечный свет, загорался теплом.

Весна. Время жить.

Завтра я поговорю с Савелием, вдвоем, без Катерины и Ольховского, чтобы только Савушка и я… как прежде.

Наутро решимости поубавилась, но я все одно пошла, решивши подождать Савелия не в кабинете, а в его спальной комнате, туда-то никому, кроме законной жены, хода нету.

И стыдно вдруг стало за мысли, за желания, за надежду, хоть назад беги. Нет уж, не побегу.

Дверь подалась легко, беззвучно, только пол под ногами, чуть просев, заскрипел, и звук этот вышел до того громким, протяжным, что я остановилась. Но потом шагнула-таки внутрь.

Светло. Окна высокие, в потолок, оттого солнце проникает беспрепятственно, вытесняя все, даже самые малые тени, и комната кажется белою, и потолок, и стены, и секретер, и кровать… все белое, а платье красное, карминового густого цвета. С пышною юбкой, отделанною желтой кружевной лентой, которая отчего-то задралась до неприличья высоко, так, что видны плотные вязаные чулки, чуть сбившиеся в складки над ботинками.

Ботинки? Чулки? Юбки? Протянувши руку, я коснулась… нельзя прикасаться, бежать нужно, немедля…