– И что дальше? – Осипова неторопливость раздражала почти так же, как Прасковьина трескотня.
– А что дальше? Приехал, значит, встретил. Привез в дом, как велено было… Два разы-то ехать пришлося.
– Почему?
– Ну так у Екатерины-то Юрьевны, значит, багажу было много. Сундуков одних три, чумодан и коробков всяких. Сергей Владимирович велел поначалу ейное все отвезть, а потом ужо за ним воротиться. Я так и сделал.
Шумский вздохнул. Вот ведь диковинный человек, каждое слово будто клещами вытягивать приходится. Осип же, уловив недовольство, заерзал на стуле, шапку к груди прижал и робко так продолжил:
– Она-то, значит, видная баба была, Екатерина Юрьевна, хороша собою, статная, круглая… с норовом.
– То есть как с норовом? – Шумский сел напротив конюха, чтоб глаза видеть, и Осип занервничал пуще прежнего.
– Так ить по батюшке-то с титулом, токмо без денег, значит, порастратил все… дочке, значит, в услужение идти пришлося, поначалу гувернеркой, к дитям, а после ее Савелий Дмитрич нанять изволил. Условия хорошие положил, она и согласилася… только… – Осип помрачнел, и голос у него изменился, строже стал, жестче. – Не нравилось ей в услуженьи-то…
– А с чего ты взял?
– Ну, это того… тяжко… графинюшко-то приветливая, ласковая, а эта вроде и говорит по-доброму, и по батюшке величает, а будто ей слова поперек горла. Седмицу в доме пробыла, а велела уже графинюшкину бричку закладывать.
– Неужели?
– А то. – Осипо приподнялся, плечи расправил, но тут же, точно смутившись, снова сгорбился. – Я и ответил ей, что токмо по Савелия Дмитрича по приказанью, значит, сделаю.
– И что?
– Таки и трех деньков не минуло, как приказал Катерину Юрьевну уважить. Она-то и радая была. Хозяйкою себя, значит, видела, все ждала, когда Наталья Григорьевна, прости Господи, помрет-то. Но вы, значит, лучше Прасковью порасспрошайте, – присоветовал Осип. – Хоть и завистливая бабенка, но облыжно не обговорит. А я одно скажу, темная она была, Катерина Юрьевна, злобливая больно, и лошадев не любила. А ежели человек лошадев не любит, то чего с него доброго ждать?
Екатерина Юрьевна принесла в дом свет и смех, а мне – смутное беспокойство, которое зародилось при первом знакомстве.